Вайсфельду с протестом: «Почему вы поставили Токаревой пятерку, когда всем известно, что за нее написал Харламов?»
Вайсфельд выслушал и ответил:
– Это надо доказать.
Все остались при своих. Группа – с благородным негодованием. Я – с пятеркой. Вайсфельд – со своим абсолютным слухом мастера. Он мог услышать талант из-под земли.
Юра Харламов остался со своей неистребимой любовью ко мне. Он полюбил меня с первого взгляда. Группа пыталась вытравить из него это чувство. Говорили: «Она тобой поиграет и бросит».
Я не играла. Его чувство грело меня, и мы всегда садились рядом. Юра спрашивал:
– Что я должен сделать, чтобы ты стала моей?
– Ты должен стать знаменитым, как Юрий Казаков, – отвечала я.
Юрий Казаков сегодня почти забыт, но в шестидесятые годы он был знаменит. Его сравнивали с Буниным.
Я имела счастье познакомиться с Казаковым лично. Это был рыхлый, спившийся, запущенный, очень неприятный тип. Юра Харламов – много лучше: молодой, спортивный, нерастраченный, способный на сильные чувства.
Юрий Казаков рассказал мне при знакомстве, как он с Евтушенко посетил университет: они вошли в полный зал, конферансье объявил: «Среди нас присутствуют поэт Евгений Евтушенко и писатель Юрий Казаков». Весь зал встал. Шквал аплодисментов.
«Приятно? Приятно. И нечего пердеть», – заключил Казаков.
Я запомнила этот афоризм. И он часто меня посещает, когда мне что-то очень нравится. Я спрашиваю себя: «Приятно? Приятно…» – и так далее.
Юра Харламов не стал знаменитым. И я не ответила на его любовь. Группа оказалась права, как это ни жестоко.
Надо сказать, что никто из моей группы никуда не влез по отвесной стене. А может, и не пытались.
Мало кто из вгиковцев становятся известными сценаристами. Талант – редкость. Природа не заинтересована в большом количестве талантов. Нужны рабочие муравьи, как в муравейнике. А иначе кто работать будет?
Светочка была круглая отличница и шла на золотую медаль.
В десятом классе она влюбилась в Марика.
Марик учился на крепкое три. Не дурак. Просто лентяй.
Высокий, сутулый, некрасивый. Но это мне некрасивый, а у Светочки буквально жгло глаза от его красоты.
Из Светочки получилась справная девушка: нежная кожа, как лепесток тюльпана, хорошая грудь, тонкая талия. Низкий умный голос, сдержанность, за которой прятались сильные чувства. Около Светочки было приятно находиться. Она – как фильтр, очищала и освежала все вокруг. Воздух становился чище, и даже дурные мысли разбегались и прятались. Счастливым будет тот человек, кого она выберет.
Светочка выбрала Марика. Была скромная свадьба. Белое в цветочек платье, похожее на пляжный сарафан. Откуда деньги? У Левы и Сони свободных денег не было, одни долги. А родители Марика в расходах не участвовали. Считали, что Марик сам по себе большой подарок.
После свадьбы Светочка с Мариком отправились на пустую дачу Марика. Сонечка собрала сумку с едой, сложила туда баночки, кастрюльки – все самое вкусное, на что была способна. Светочка повезла на дачу свою нетронутую девственность и надежду на счастье. Все это вместе с сумкой было положено на алтарь любви.
Светочка и Марик удалились в незабываемые минуты своей жизни, а Сонечка удалилась в спальню и тихо плакала. О чем? Трудно сказать. Может быть, ей было жалко хрупкую, неприспособленную Светочку, которая переходила в другую, взрослую, жизнь и в ненадежные руки Марика.
На дворе – шестидесятые годы. Время дефицита. Вся страна ела одно и то же: вареную колбасу под названием «Докторская», филе трески, заветренное мясо на костях.
Подруга Нателла (грузинка) познакомила меня с мясником Славой из соседнего гастронома. Грузины умеют вкусно кушать.
Я спускалась в подвал, Слава отрезал от мясной туши роскошный кусок с сахарной косточкой посредине. Такое мясо было жалко есть. Его хотелось рисовать. Получился бы натюрморт, как на полотнах голландцев.
– Где ты это взяла? – удивилась моя свекровь.
– В соседнем гастрономе.
– Там этого нет. Я сегодня туда заходила.
– Вы не туда ходите, – объяснила я. – Надо идти в подвал к Славе.
Соня не поняла:
– К какому Славе?
– В подвале дают дефицит, – растолковала я. – Деньги мимо кассы, Славе в карман.
– Значит, он ворует? – догадалась Соня.
– А это не наше дело.
– Ты ошибаешься. Это именно наше дело.
Сонечка была комсомолка тридцатых годов, у нее было свое мировоззрение: «общественное выше личного».
– Я не буду разворовывать страну по подвалам, – строго объявила Соня.
– Другие разворуют.
– Пусть другие воруют, а я не буду. Я не для того строила это общество, чтобы поощрять преступные элементы.
– Сейчас другое время, – напомнила я. – Все воруют и врут.
– Пусть воруют, а я не буду.
– Тогда вы будете есть то, что осталось от нас.
– Как все, так и я, – ответила Соня.
Коммунист должен быть гордым и преданным делу революции. Зомбированное поколение. Жили плохо, бедно, несправедливо, и, чтобы оправдать эту жизнь, им внушили, что так и надо, так должно быть. Сейчас плохо, зато потом будет хорошо. Будет коммунизм. Практически дурили головы. А они, «комиссары в пыльных шлемах», соглашались быть обдуренными, чтобы как-то оправдать свою молодость, свое начало.
Сейчас эти семьдесят лет с семнадцатого года по восемьдесят седьмой называют «проект». Был такой проект, который длился семьдесят лет, целую человеческую жизнь. Проект провалился. Ну что ж, ошибочка вышла. Бывает. С точки зрения вечности семьдесят лет – мгновение.
Светочка и Марик поселились на улице Горького.
Светочка любила папу и маму, а Марику было невыносимо вариться бок о бок с чужими людьми. Он стал пропадать. Лева бесился. Он не мог вынести такого пренебрежительного отношения к любимой дочери. Соня молчала и тяжело дышала. Марик оскорблял ее чувство семьи. При этом не скрывал своего хамства, нарывался.
Где он бывал? Откуда возвращался под утро? Может быть, из чужой постели с чужими запахами?
Светочка обмирала от дурных предчувствий и от стыда перед родителями.
В довершение ко всему она оказалась беременна. Нормальная история. Задача природы – размножение, и молодое женское тело для того и предназначено, чтобы размножаться. Грудь – чтобы кормить, живот – чтобы вынашивать, красота – чтобы привлекать. Но. Вмешались жилищные условия. Некуда поставить кроватку. Не себе же на голову. Далее: какой из Марика отец? Он еле держится в семье, того и гляди сбежит. А если сам не сбежит, его надо гнать в три шеи.
«Квартирный вопрос испортил людей». Я не помню, кто это сказал, кажется, Булгаков. Справедливое наблюдение. Когда людям тесно, они перестают быть самими собой.
Сонечка выдвинула идею: аборт. Это была самая близлежащая и самая тупая идея.
Светочка, оглушенная неверностью мужа, согласилась с мамой и
