Он спрыгнул со своей трибуны, встретившись взглядом с Декамбре, который убирал книгу. Как будто Жосс не знал, что он приходил послушать новости. Старый лицемер и зануда не хотел признаться, что бедный бретонский моряк разгоняет его скуку. Если бы только Декамбре знал, какую записку он обнаружил в утренней почте! «Эрве Декамбре сам плетет свои кружева, Эрве Декамбре — педик». Немного поколебавшись, Жосс отложил эту записку в брак. Теперь было двое, а с Лизбетой, может, и трое, человек, кто знал, что Декамбре тайком плетет кружева. В каком-то смысле эта новость даже делала его чуть более симпатичным. Может быть, потому, что Жосс столько лет наблюдал, как отец часами чинил рыболовные сети.
Жосс собрал забракованные записки, поднял ящик на плечо, и Дамас помог ему отнести урну в подсобку. Как обычно, после утреннего сеанса их ждали две чашки горячего кофе.
— Я ничего не понял в номере девятнадцать, — объявил Дамас, усаживаясь на высокий табурет. — Про змей. И конца там нет.
Дамас был молод, силен и хорош собой, добрый парень, но слегка туповат. В глазах у него всегда была какая-то заторможенность, отчего взгляд казался пустым. Слишком чувствителен он был или слишком глуп, Жосс так и не решил. Глаза Дамаса никогда не задерживались на чем-то подолгу, даже когда он с вами разговаривал. Взгляд его плавал, неясный и ускользающий, как туман.
— Придурок какой-нибудь, — отозвался Жосс. — Не ломай голову.
— Я и не ломаю, — сказал Дамас.
— Послушай-ка, ты слышал мой прогноз погоды?
— Ага.
— Ты слышал, что лето кончилось? Тебе не приходит в голову, что ты можешь простудиться?
Дамас ходил в шортах и полотняном жилете на голое тело.
— Ничего, — сказал он, оглядывая себя, — мне не холодно.
— И чего ради ты показываешь свои мускулы?
Дамас одним махом проглотил кофе.
— Я кружевами не торгую, — ответил он. — Это «Ролл-Райдер». Я продаю скейты, ролики, доски для серфинга и вездеходы. Это хорошая реклама для магазина, — добавил он, ткнув себя пальцем в живот.
— А при чем тут кружева? — насторожился Жосс.
— При том, что ими торгует Декамбре, а он старый и тощий.
— А ты знаешь, где он берет свои кружева?
— Ага. У одного оптовика из Руана. Декамбре не дурак. Он мне бесплатный совет дал.
— Ты сам к нему пошел?
— Ну и что? У него же написано «Консультации по жизненным вопросам», разве не так? Ничего нет зазорного в том, чтобы пойти поговорить, Жосс.
— Там еще написано: «Сорок франков за полчаса. Начало каждой четверти часа оплачивается». Дороговато за вранье, Дамас. Что этот старичина понимает в жизненных вопросах? Он даже никогда не плавал.
— Это не вранье, Жосс. Хочешь, докажу? «Ты одеваешься так не для магазина, Дамас, это нужно тебе самому, — сказал он. — Надень клобук и доверяй другим, дружеский тебе совет. Останешься таким же красивым, зато будешь выглядеть не так глупо». Ну, как тебе, Жосс?
— Надо признаться, что это мудрые слова, — сказал Жосс. — И чего ж ты не одеваешься?
— Потому что я делаю то, что мне нравится. Правда, Лизбета боится, что я насмерть простужусь, и Мари-Бель тоже. Дней через пять соберусь с силами и оденусь.
— Правильно, — одобрил Жосс. — А то с запада приближается непогода.
— А Декамбре?
— Чего Декамбре?
— Ты с ним не ладишь?
— Минутку, Дамас. Это Декамбре меня не выносит.
— Жалко, — сказал Дамас, споласкивая чашки. — Потому что у него вроде комната освободилась. Хорошо бы тебе там поселиться. В двух шагах от работы, в тепле, стирка и кормежка каждый вечер.
— Черт… — пробормотал Жосс.
— Вот именно. Но ты не можешь занять комнату. Потому что ты с ним не ладишь.
— Нет, — сказал Жосс. — Не могу занять.
— Глупо это.
— Очень глупо.
— И потом, там Лизбета. Вот тебе еще один плюс.
— Огромный плюс.
— Вот именно. Но ты не можешь занять комнату. Потому что ты с ним не ладишь.
— Минутку, Дамас. Это он меня не выносит.
— А выходит одно и то же. Ты не можешь занять.
— Не могу.
— Как же иногда все неудачно складывается. Ты правда не можешь?
Жосс стиснул челюсти.
— Правда, Дамас. Нечего и болтать об этом.
Выйдя из магазина, Жосс направился в кафе напротив, которое называлось «Викинг». Нельзя сказать, что норманны и бретонцы постоянно враждовали, сталкивая свои корабли в общих морях, но Жосс знал, что ни за что на свете он не мог бы родиться на Севере. Хозяин кафе Бертен, высокий детина со светло-рыжими волосами, высокими скулами и светлыми глазами, подавал кальвадос, какого больше нигде в мире нельзя было найти. Потому что этот напиток был предназначен для того, чтобы дарить вечную молодость, он хорошенько встряхивал внутренности, а не отправлял прямиком в могилу. Говорили, что яблоки для кальвадоса привозились хозяином из собственного поместья и что тамошние быки доживали до ста лет и были полны сил и здоровья. Вот и прикинь, что за яблочки.
— Ты что-то не в духе сегодня? — участливо спросил Бертен, наливая ему кальвадоса.
— Ерунда. Просто иногда все как-то неудачно складывается, — ответил Жосс. — Вот ты бы сказал, что Декамбре меня терпеть не может?
— Нет, — сказал Бертен со свойственной ему нормандской осторожностью. — Я бы сказал, что он считает тебя чурбаном неотесанным.
— А разница?
— Скажем так, со временем это может уладиться.
— Со временем! Вы, нормандцы, только и толкуете о времени. Одно слово в пять лет от силы. Если бы все были похожи на вас, цивилизация бы двигалась черепашьим шагом.
— А может, так было бы к лучшему?
— Со временем! А сколько времени нужно, Бертен? Вот в чем вопрос.
— Не так уж и много. Лет десять.
— Тогда пропало дело.
— А что, это срочно? Хочешь консультацию у него получить?
— Нет уж, дудки! Хотел угол у него снять.
— Тогда пошевеливайся, кажется, у него есть желающие. Он не уступает, потому что парень без ума от Лизбеты.
— А зачем мне пошевеливаться, Бертен? Старый задавака считает меня чурбаном неотесанным.
— Его можно понять, Жосс. Он ведь никогда не плавал. Впрочем, разве ты не чурбан?
— Я никогда не утверждал обратного.
— Вот видишь! Декамбре умный. Скажи-ка, Жосс, ты понял девятнадцатое объявление?
— Нет.
— По-моему, странное оно, такое же странное, как другие за последние несколько дней.
— Очень странное. Не нравятся мне эти объявления.
— Зачем же ты их читаешь?
— За них платят, и хорошо платят. А мы, Ле Герны, может, и чурбаны, но мы не разбойники.
IV
— Хотел бы я знать, — сказал комиссар Адамберг, — не становлюсь ли я полицейским, потому что служу в полиции?
— Вы это уже говорили, — заметил Данглар, расчищая место для своего будущего несгораемого шкафа.
Данглар хотел начать с чистого листа — так он сказал. Адамберг ничего такого не хотел и разложил папки с документами на стульях, стоявших вокруг стола.
— Что вы об этом думаете?
— Что после двадцати пяти лет службы это, может, и неплохо.
Адамберг сунул руки глубоко в карманы и прислонился к недавно окрашенной стене, рассеянно оглядывая новое помещение, куда он переехал меньше месяца назад. Новый кабинет, новая должность, уголовный розыск при полицейской префектуре Парижа, отдел по расследованию убийств, передовой отряд Тринадцатого округа. Покончено с грабежами, разбоем, насилием, вооруженными и невооруженными преступниками, озлобленными и не очень, и кучей бумаг, к тому прилагающихся. «К тому прилагающихся» — это выражение он произнес уже дважды за последнее время. Вот что значит быть полицейским.
Нельзя сказать, что куча бумаг к тому прилагающихся не преследовала его и здесь. Но здесь, как и везде, обязательно найдутся люди, которые любят бумаги. Еще в ранней юности, покинув Пиренеи, он открыл для себя, что такие люди существуют, очень уважал их и смотрел на них с легкой грустью и огромной благодарностью. Сам он в основном любил ходить, мечтать на ходу и действовать и знал, что многие коллеги не очень уважают его и смотрят на него с глубокой грустью. «Бумага, — как однажды объяснил ему один словоохотливый парень, — составление документа, протокол — есть источник любой идеи. Слово питает мысль, как гумус зеленый горошек. Дело без бумаги — все равно что горошек без удобрения».
Стало быть, он загубил уже тонны зеленого горошка с тех пор, как стал полицейским. Но часто во время прогулок ему в голову приходили любопытные мысли. Эти мысли, наверное, больше походили на кусты водорослей, чем на зеленый горошек, однако растение остается растением, а мысль мыслью, и никто вас не спросит, после того, как вы ее высказали, где вы ее подобрали, на вспаханном поле или нашли где-нибудь в болоте. Так или иначе, нельзя было отрицать, что его заместитель Данглар, который любил бумагу во всех ее видах, от благородных до самых скромных — в пачках, книгах, рулонах, листах, от первопечатной до салфеток, — был человеком, у которого зеленый горошек приносил богатый урожай. Данглар был человеком сосредоточенным, думающим за столом, а не на ходу, вечно чем-то озабоченным, рыхлым и умел делать записи и пить одновременно. Благодаря своей неповоротливости, своему пиву, обгрызенному карандашу и немного вялому любопытству ему удавалось высказывать мысли совершенно отличные от мыслей комиссара.
