Что касается женщин, то они держались на высоте даже в тюрьме. Не все, но большинство, те, которые не относились к категории шалашовок и шлюх. Я любил здесь бывать, хотя бывал нечасто, раз в двадцать дней, когда следак приходил поинтересоваться, не надумал ли я давать показания. Я валял ваньку, общался с ним минут двадцать — тридцать и шел назад в камеру. Затем он вызывал Графа, и все повторялось. Войдя в блок, я тут же прошвырнулся вдоль дверей, выискивая глазами Юлю. Я познакомился с ней месяц тому, почти договорился, но никак не получалось. Мне уже давно хотелось пообщаться с женщиной, а Юля была баба в самом соку. Тридцать лет, и ни одного аборта, как шутят дамы. Эта пышнотелая блондинка понравилась мне сразу, и я не стал ходить кругами, сказал ей все как есть. «Где?» — спросила она меня тогда и вздохнула. Она сидела на тюрьме уже месяцев девять, но дело и не думали передавать в суд. Истосковалась, видать, по мужику, как и я по женщине. Первая ходка, но не стеснительная. Впереди большой срок, и кто знает, где и когда представится случай сойтись с мужиком. К тому же беременность, если таковая случится, всегда поможет — как в сроке, так и на зоне. Гарантий нет, но бывает и с первого раза. Увы, Юли, к сожалению, не было. Начало неважное, посмотрим, как пойдет со следователем.
Мой следак, сорокапятилетний скромный башкир по фамилии Хакимов, был в самом деле скромен и нищ. Однажды он даже показывал мне свои рваные носки и сетовал на жизнь. Надо сказать, носки произвели на меня должное впечатление и в некоторой мере убедили, что передо мной сидит честный мент. Честный или глупый, быть может трусливый, этого я еще не понял. Говорил он со мной всегда откровенно, немного сочувственно, удивляясь тому, что такой умный человек, как я (таким он меня видел), истаскался по тюрьмам и натворил столько дел.
Я, конечно, ссылался на натуру, примешивал философию и обстоятельства, а в конце добавлял, что люди, желающие себе только спокойствия и благополучия, — всегда рабы, всегда улитки, приняли навязанный сверху порядок вещей и перестали слушать себя. Где-то в глубине души он соглашался со мной, но его гордость не позволяла ему признать себя рабом.
Поздоровавшись с Хакимовым как со старым знакомым, я попросил его прикрыть дверь.
— Зачем? — вскинул он на меня свои карие глаза, но дверь позволил прикрыть.
— Я хочу поговорить с вами на очень опасную и щекотливую тему, и потому… — Он молча кивнул, дескать, понял, не объясняй. — Марат Ибрагимович, — начал я издалека. — Вы всегда удивлялись, как я мог столько натворить и, главное, почему, зачем. Так вот… Я решил дать более чем правдивые показания, но дам я их только высшим чинам управления. А если точнее — чину. Одному человеку, только одному.
— Да? — Он повеселел и оживился. — Это хорошо, Николай. Но почему только высшему чину? Что за секретность?
— Есть основания, Марат Ибрагимович, есть…
— Я понимаю, но… — Он постучал ручкой по столу и подвинул к себе папку. — Мне необходимо знать, на какую тему разговор. Я, конечно, передам вашу просьбу кому следует, не сомневайтесь. Однако я веду ваше дело, а потому имею право знать, зачем вам такая встреча. Показания, разумеется правдивые, вы должны давать мне. Если я вас чем-то не устраиваю, вы вправе заявить мне отвод. Я не возражаю, так было не раз. И еще…
— Нет, дело не в вас, — остановил я его.
— В чем же? — Он смотрел на меня с нескрываемым интересом.
— В том, что речь будет идти об одном человеке и о тех преступлениях, которые пока не фигурируют в деле. И не только об этом… Знаете. — Я придал своему лицу задумчивое, более чем серьезное выражение и выдержал небольшую паузу. — Я прагматик по натуре, прагматик и немного философ, представьте. Зачем погибать двоим, когда один может выжить и уцелеть? Я не так стар, как видите, моложе кое-кого и… При благоприятном исходе дела могу получить даже меньше двадцати лет. Меньше. В этом случае, если я не загнусь на нарах за это время, я еще смогу пожить пять — десять лет на воле. Не так мало для такого типа, как я. Жизнь за двадцать лет наверняка подтянется к нынешней американской, глядишь, мне назначат гулаговскую пенсию в тысячу долларов и я осяду где-нибудь в тихой деревушке с видом на речку. Разумеется, это все мечты, но подыхать я не хочу. Понимайте как знаете. Это все. — Я замолчал и отвел взгляд в сторону, словно стыдясь своего, пока еще не свершившегося предательства. Хакимов, напротив, сверлил меня своими хитрыми глазенками, и я видел это и не знал, верить мне или нет. Он был явно не готов к такому повороту дела, но в то же время мое предложение его явно заинтересовало. По тому, как он долго думал, я понял, что все пойдет по сценарию Бекеты. Старый лис как в воду глядел. Сейчас он начнет кантовать меня и предлагать свои собственные услуги.
Так оно и случилось. Мы долго торговались, обговаривая детали, и наконец договорились. Вроде бы договорились.
Следак пообещал незамедлительно свести меня с Графом, в обмен на это требовал, чтобы все дальнейшие показания и, так сказать, «явки с повинной» я давал лично ему, Марату Хакимову. Он не скрывал от меня, для чего это ему нужно, и говорил как есть.
— Но послушайте, мне нужны гарантии, надежные гарантии, что меня не кинут, — заявил я ему в конце. — Я добуду вам нужную информацию, вы оформите все как следует, а суд тем не менее приговорит меня к вышке. Ради чего тогда все это? Лично вы никаких гарантий дать мне не можете, поэтому я и просил о встрече с чином.
— Не волнуйтесь, я сделаю все как должно. Вы будете давать информацию в присутствии чина. И ваши, и наши слова будут записаны на пленку и переданы в суд еще до начала процесса. Все это апробировано, вы не первый. Если вы действительно поможете следствию и суду, не в наших интересах скрывать это. Кроме того, всякий судья поймет, что к чему, и без нас, видно по материалам дела. Да и вы не мальчик, Николай…
Следователь был доволен как никогда. Наконец-то ему улыбнулась фортуна — матерый преступник решил покаяться и открыть козырные карты. В глубине души я даже пожалел этого честнягу и простака. Знал бы он, какие грандиозные неприятности ожидают его впереди. После того что мы вскоре отмочим, пострадает не один опер и не один чин. Можно только догадываться, сколько задниц полетит со своих кресел, скольких вообще уволят из органов. Что бы у него еще попросить? Сейчас он в ударе, надо его глушить. Попрошу, чтобы устроил мне небольшое свидание с Юлей, всего на тридцать минут. Хотя нет, рановато, может щекотнуться и сдуру подумать бог знает что. Бабы губили и не таких, как я, расслабляться нельзя.
Глава четвертая
Когда я вошел в камеру, все было написано на моем лице. Бекета даже не стал ни о чем меня спрашивать, он уже знал, что я скажу. Я молча подошел к нему, пожал его руку крепким рукопожатием и обнял.
— Я у тебя в долгу, брат. В большом долгу.
— Еще нет, — многозначительно произнес он. — Еще нет.
Я понял, что именно он имел в виду — конечно, шмон, шмон перед «выездом» на больничку. Да, что ни говори, я мандражировал, очень мандражировал и переживал. Как все пройдет? Без «ствола» мы ничего не сможем, а если его, не дай бог, отметут, мы вообще пропали, на побеге можно ставить жирный крест, к тому же опера перетрясут всю тюрьму — как зэков, так и ментов. В первую очередь камеру, где сидит Граф. Ясно как день. Кто принес «ствол»? Почему следак выступил в роли ходатая? Как думали бежать? О! Работы оперативникам хватит месяца на два. Нас наверняка закупорят в одиночках и не будут спускать глаз. А если выйдут на мента-связного и он колонется, это вообще чревато непредсказуемым. Было над чем подумать, было. А времени, как всегда, не хватало. Следователь не станет тянуть резину: если меня не переведут сегодня до отбоя, значит, обязательно завтра до обеда.
— Пора готовиться, брат… — словно прочел мои мысли Картоха. Выражение его лица было кислым. Конечно же он чувствовал и догадывался, что я хочу взять его с собой, наверняка надеялся на это, хотя прямо и в лоб я ему не предлагал, а только намекал. И вот теперь его «надежда» вот-вот должна была умереть вместе с моим уходом. Честно говоря, я даже не знал, что ему сказать в этот момент. Если бы я говорил (писал) о нем Графу, тогда было бы другое дело, но я ничего не писал ему, только думал, прикидывал.
— Вот что, Картоха, — сказал я ему. — Как только мы сойдемся на больничке, а я в это верю, я обязательно буду говорить о тебе. Обещать ничего не могу, но если Граф не будет возражать, а ты успеешь вырваться к нам, пойдем вместе. — Я посмотрел ему в глаза и долго-долго не отводил взгляда.
— Я не успею, Михей, увы, — сжал он губы.
— Успеешь, тебе поможет мой человек, оттуда…
— Да? — Он в одно мгновение воспрял духом.
— Да. Я ничего не говорил, но концы у меня там есть. Солидные концы, поверь, брат.
