— Все это безделушки. Настоящие сокровища находятся у меня, как я говорю, в музее. В такие трудные минуты, как сейчас, пожалуй, только страсть и может спасти от жестокой хандры.
— Охотно верю. На страдания госпожи Адамс нельзя смотреть без боли.
— Она любила Кевина безумно. Опекала по-всякому, потакала всем прихотям, особенно после смерти мужа. Она баловала его, и даже слишком, а он, надо заметить, платил ей неблагодарностью… Видите ли, по развитию он был отсталый мальчик, но хотел самостоятельности, независимости, хотел освободиться от чересчур навязчивой материнской заботы.
— Сколько ему было лет?
— Двадцать восемь.
— Чем занимался?
— Ничем. Он, знаете ли, принадлежал к числу так называемых вечных студентов, и в пивной его можно было видеть куда чаще, чем в университетской аудитории…
— Понятно. А ваша невеста, мисс Элис…
— О, тут совсем другое дело! Она была моей студенткой и блестяще прошла стажировку в Британском музее, куда я ее рекомендовал. Из нее выйдет прекрасный этнолог, она пойдет по стопам отца. К тому же она Лев, восходящий к Раку. Лев наделяет ее энергией солнца, а Рак погружает в бездны ночных вод. Превосходное сочетание!
— Не сомневаюсь, — заметил сэр Малькольм, думая уже совсем о другом.
В этот миг в гостиную точно безумная влетела Элис Адамс.
— Что мама такое говорит? Этого не может быть!
Она обладала той красотой, которую не могут омрачить даже самые скорбные обстоятельства. Тонкая талия придавала ее фигуре безупречную стройность. Умное, с тонкими чертами лицо обрамляли черные волосы, подстриженные коротко, под мальчишку. Не в силах сдержать слезы, Элис бросилась к жениху, тот нежно заключил ее в объятия. И она безудержно разрыдалась.
— Это ужасно… ужасно, — повторял Даллингтон.
Они стояли так, в объятиях друг друга, несколько минут. Дуглас Форбс, позвонив по телефону, вернулся в гостиную и, глянув на убитую горем пару, не сдержался и проронил слезу. У этого здоровяка, даже скорее увальня, не знавшего вкуса в одежде, оказывается, была легкоранимая душа. Наконец Элис Адамс высвободилась из объятий жениха и только тогда заметила двух сыщиков, тоже находившихся в гостинице.
— Простите… Мартин, кто эти люди?
— Мой друг сэр Малькольм Айвори и офицер Скотланд-Ярда.
Девушка утерла слезы.
— Сэр Малькольм, мой жених много о вас рассказывал. Вы, кажется, состоите с ним в одном клубе, правда?
— Правда, мисс. Примите мои соболезнования.
— А вы, сэр, из полиции? — спросила она.
— Старший инспектор Дуглас Форбс!
— Вы по поводу смерти моего брата?
Даллингтон тут же объяснил:
— Кевин умер при довольно странных обстоятельствах. Я скрыл это от вашей матушки, но, как мне сообщили эти джентльмены, его закололи острогой.
Элис как будто сильно удивилась и в полном недоумении спросила:
— Как это? Острогой? Неужели, Мартин, той самой, которую у вас украли?
— Да, кажется, моей — именно ею и было совершено это постылое злодеяние.
— Боже мой! — Только этот стон и вырвался вдруг из широко разомкнувшихся уст Элис Адамс.
Она так и стояла с открытым ртом долго-долго, потом у нее задрожали веки, а тело повело в сторону. И, не успев схватиться за пиджак Даллингтона, она упала без чувств прямо на ковер.
Глава 5
Как только Элис Адамс пришла в себя, она тут же устремилась на второй этаж к матери, чтобы разделить с нею горе. Жених тоже пошел наверх вместе с невестой и, побыв недолго с несчастными женщинами, скромно удалился. Вскоре вернувшись к двум сыщикам, он повел их в другие комнаты, которые называл музеем.
В этих комнатах царил полный хаос. Великое множество туземных поделок было собрано здесь в беспорядке, логику которого мог постичь разве что сам профессор. Сэр Малькольм узнал кое-какое оружие — томагавки, дротики и ятаганы, а также украшенные оперением головные уборы индейцев сиу, тотемы, ритуальные барабаны, подвесные колокольчики, мандалы[7] и всевозможные маски. Словом, здесь хранились символические предметы со всех концов света, сэр Малькольм настолько этому удивился, что не удержался и спросил:
— Какая же у вас специальность, профессор?
Даллингтон рассмеялся:
— Мой маленький кавардак наверняка кажется вам чем-то из ряда вон, не так ли? Дело в том, что здесь собраны отдельные элементы моих исследований, и на первый взгляд все это производит впечатление хаоса, однако тут я следую так называемому принципу компаративизма.[8] Моя работа состоит в том, чтобы вскрывать мифологические связи между ритуалами разных народов. Возьмем простой пример — маску! У различных народов, понятно, и маски разные, хотя во всех случаях мы имеем дело с предметом, который служит для того, чтобы покрывать лицо. Но зачем? Каково магическое предназначение маски, каков тот общий знаменатель, объединяющий все маски, откуда бы они ни были? Это и есть главная тема моих исследований.
— Понятно, — кивнул сэр Малькольм.
Дуглас Форбс был не просто удивлен, а потрясен. Он воспринимал столь странное нагромождение разнообразных предметов как одну из форм проявления чудачества их владельца. К тому же каждый из этих предметов казался ему на редкость отвратительным. И как можно заниматься такими вещами? В своем блокноте в мягкой обложке он пометил: «Даллингтон — очень подозрительный тип».
— Возьмите вот эту погребальную свистульку, — продолжал свою лекцию профессор. — Она сделана из терракоты где-то на высокогорьях в Андах. Используется в погребальных обрядах. То же самое в древнем Китае — там была в ходу изогнутая трубочка, луксун, ее пронзительный свист звучал на всех погребальных церемониях. Такой же обычай существует у банту,[9] пёль,[10] у сибирских народов и лапландцев. Погребения у них неизменно сопровождались свистом! Так почему же человек свистит, когда хоронит ближнего своего? Вот в чем вопрос!
Оседлав своего конька, Мартин Даллингтон воодушевился. Что же до Дугласа Форбса, он никогда не слышал, чтобы на похоронах свистели. И как только сэр Малькольм сошелся с этим чокнутым! Однако вид у благородного сыщика был совершенно невозмутимый; так же спокойно он задавал этнографу вопросы, и тот распалялся еще пуще. Наконец они оказались в комнате более опрятной, чем предыдущие, — там помещались витрины.
— А это главные мои сокровища! — воскликнул Даллингтон. — Увы, сюда-то и забрался вор и украл острогу. Видите, она была вот здесь, в витрине, закрытой на ключ. Здесь же я запер одну руническую табличку и вашу книгу — думал, они тут в безопасности. Я хранил здесь и рубин, великолепный такой камень, по албанским поверьям, он обладал чудодейственной силой — останавливал кровь и залечивал раны. А какой-то вандал расколотил витрину, похитил четыре мои драгоценности и был таков.
— Как, по-вашему, он сюда проник? — спросил Форбс.
— Наверно, через эту дыру… — Профессор указал на окно. — Вор разбил стекло, добрался до задвижки, повернул и пролез в комнату.
— Да, проще простого, — заметил сэр Малькольм. — С такими сокровищами вам бы следовало поставить на окна решетки.
— Видите ли, вещи такого рода людей не интересуют. И я думал, ни один грабитель на них не покусится. Так что я даже не запирал музей на ключ.
— Может, у вас еще что-нибудь пропало? Вы все проверили?
— Больше ничего. Моя коллекция хоть и в беспорядке, зато я хорошо помню каждую вещицу.
Однако скажите, сэр Малькольм, зачем убивать человека острогой?
— Вы, кажется, не сомневаетесь, что Кевина Адамса убили именно вашей острогой, — заметил благородный сыщик.
— Ну да. У меня крадут острогу и ею же в двух шагах отсюда убивают Кевина Адамса. К тому же, по словам старшего инспектора, у нее на конце было перо. Выходит, острога — лапландская, как у меня. Слишком уж явное совпадение…
— Во всяком случае, вор знал, что искал, да и ориентировался он здесь прекрасно, — заметил сэр Малькольм. — Из всех окон первого этажа он выбирает именно то, что ведет в вашу сокровищницу, затем, уже на месте, он идет прямо к этой витрине, забирает четыре ценных предмета и спокойно уходит. Не кажется ли вам это странным?
— Но ведь с тем же успехом он мог взломать и дверь! — защищался Даллингтон. — Заметить в витрине четыре вещицы. Смекнуть, что они ценные, и украсть. Он вполне мог что-нибудь стащить и в любой другой витрине, так ведь?
— Не думаю, — сказал старший инспектор. — Больше того, по-моему, вы даже знаете вора.
— Как это?
— Вы кому-нибудь говорили про книгу Уоллиса?
— Невесте. Но вы же не думаете… Это же глупо!
— А острога — она у вас давно?
— Купил в начале недели у Рейнольда, торговца экзотическими древностями…
