— Итак, вы только что из Парижа?
— Да. И отправляюсь в Мадрид — через Бордо и Байонну, Нант и Бель-Ильский пролив, сделаю крюк, чтобы обнять друзей и исполнить долг.
— Вспоминают еще кардинала в Париже?
— Кардинала? Какого кардинала? Мазарини умер почти сорок шесть лет назад!
— Подумаешь, Мазарини! Я говорю не об этом болване, шуте и сквалыге. Я о другом, прежнем, моем хозяине. Кардинал-герцог, истинно великий, знаменитый, единственный! Тот, в чьей гвардии я служил в звании бригадира.
Шевалье д’Эрбле с удивлением поднял глаза на барона.
— Вы служили в гвардии его преосвященства? — воскликнул он.
— Честное слово, да, вот уже более шестидесяти лет тому назад. Мне тогда минуло двадцать шесть или двадцать семь. При осаде Ла-Рошели я был тяжело ранен, а чуть раньше едва не погиб возле монастыря Босоногих кармелитов от великолепного удара шпагой, который мне нанес один кадет из Гаскони.
Длинные брови изумленного путешественника поползли вверх, и он, внимательно рассматривая собеседника, повторил несколько раз:
— Удар шпаги!.. Кадет из Гаскони!.. Монастырь Босоногих кармелитов!..
Господин де Жюссак поставил локти на стол и, радуясь возможности выговориться и вспомнить доблестную юность, продолжал:
— Ведь вот какая штука получилась. Быть может, вы не знаете, что гвардейцы его преосвященства не ладили с мушкетерами короля… Знаете? Ну, стало быть, знаете и то, что тогда указами запрещались дуэли. Свирепые были указы, которые кардинал предписывал нам уважать, несмотря на приставания этих бешеных бретёров из роты Тревиля, которые по каждому пустяку хватались за шпагу…
Однажды я патрулировал по улицам с четырьмя своими товарищами — Бикара, Каюзаком и двумя другими. Так вот, приезжаю я к Босоногим кармелитам… Знаете этот монастырь за Люксембургским дворцом? Странное такое здание без окон, а вокруг луга, луга — как бы продолжение Пре-о-Клерк… Так вот эти-то луга и служили обыкновенно для поединков людям, не любившим терять время…
Были там три проклятых мушкетера, один из них собирался сразиться с гасконцем, моим земляком и тоже совсем еще юным… Как же его звали?.. Я ведь знал его имя, но… Подождите… подождите…
— Д’Артаньян, не правда ли? — спросил гость.
Теперь настала очередь рассказчика удивляться.
— Верно! Д’Артаньян… Но откуда вы знаете?..
— Об этом позже. Продолжайте, ради бога! Вы меня заинтриговали в высшей степени!..
— У противника д’Артаньяна странное было имя… Название реки или края. Нет, кажется, горы.
— Атос, — сказал путешественник.
Барон опять широко раскрыл глаза.
— Атос, да, действительно, черт меня подери, если это не так… Дворянин тот имел этакие утонченные манеры, точно у самого короля… Еще был с ними огромный толстый парень, здоровый, как башня, и сильный, как Милон Кротонский…
— Портос!
— А еще маленький, нежный, тонкий, как барышня, который, говорят, носил сутану…
— Арамис, — промолвил гость со сдержанным смешком.
Господин де Жюссак заерзал в кресле.
— Чертовщина, это точно… Атос, Портос и Арамис… Вы подумайте! Повторите, прошу вас!
— Нет-нет, продолжайте… Пожалуйста, закончите рассказ! Я расскажу в свою очередь.
— Ну, я, как патруль, совершенно естественно приказываю им вложить шпаги в ножны. Они не желают. Мы их атакуем… Проклятому гасконцу этого недостаточно, он вместе со своими противниками принялся за нас…
— Значит, на равных…
— Да. Ну, у нас был убит Каюзак, ранен Бикара и выведены из строя двое других.
— А вы?
— Пережил все муки ада, защищаясь от этого дьявола д’Артаньяна, который, как мне сначала показалось, был легкомысленным мальчишкой… Ловкий и прыгучий, он пренебрегал всеми правилами: ежеминутно отскакивал, атаковал со всех сторон, метко отбивался — и при этом был необыкновенно горяч… Мне все это надоело, и я решил покончить с ним одним мощным ударом. Но он опередил меня и, в то время как я поднимался, скользнул, как змея, под моей рукой и нанес сильный и верный удар — шпага пронзила мне грудь.
— И вы вернулись с того света? Примите мои поздравления, господин барон! Редко люди могут похвастаться, что пережили такой укус.
— Вы хорошо знали д’Артаньяна?
— Очень хорошо.
— А Атоса?
— Тоже.
— А Портоса?
— И того и другого.
— А Арамиса?
— О, этот, — загадочно протянул шевалье, — всегда был, есть и будет самым дорогим из моих друзей.
— Выходит, он еще жив?
— Да, господин барон, и счастлив воспользоваться случаем пожать сегодня руку своему давнему и доблестному противнику.
Господин де Жюссак взглянул на гостя, еще не вполне понимая смысла его слов. Потом, всплеснув руками, воскликнул:
— Вы!.. Вы — Арамис?..
— Тот самый.
И так как хозяин замка, наклонившись вперед и уперев руки в колени и вытаращив глаза, с открытым ртом уставился на него, бывший мушкетер продолжал с горькой усмешкой:
— Боже правый, да, это я. Вот что осталось от Арамиса, блестящего кавалера с гибким станом, черными огненными глазами, розовыми щеками, который смеялся, чтобы показать ровные зубы, любил запустить длинные пальцы в роскошные белокурые локоны и щипал себя за мочки ушей, чтобы они были нежно-розовыми и прозрачными… Развалина!.. Немощное, дряхлое, сгорбленное создание!.. Скелет, гримаса, карикатура на прошлое… И все это при том, что убогое тело чувствует еще силы, а сердце сохранило все стремления юности и всю энергию зрелого возраста!.. Ах, барон, дорогой барон, есть люди, которые не должны бы никогда стареть!
— Арамис, — медленно выговорил барон, — вы действительно — Арамис!..
— Вы больше не сомневаетесь?
— Право, нет! Чтобы в этом убедиться, достаточно вас увидеть и услышать.
Барон глубоко вздохнул.
— Да, черт подери! Какая перемена, господин мушкетер!
— Скажите — какое несчастье, господин гвардеец!
— Ах да, конечно!.. Но ведь прошло более полувека.
Они замолчали. Затем господин де Жюссак раскрыл объятия и заморгал, чтобы скрыть сентиментальные слезы.
— Обнимемся, дружище! — воскликнул он с чувством.
Старики дружески обнялись. Барон сжал гостя с такой силой, что тот не выдержал и воскликнул:
— Тише, эй, тише! Не забывайте, что я довольно слаб! — И высвободившись из объятий, откинулся в кресле и, отдуваясь, добавил: — Ну, точь-в-точь Портос!
III
ГЛАВА О ТАЙНАХ
Теперь они сидели друг подле друга и вели неторопливую беседу, дав волю сантиментам, будто никогда и не были ни в каких других отношениях, кроме самых дружеских.
