Чтобы читателю не показалось, будто, добиваясь его одобрения, я приписываю себе слишком большое мужество или, вернее, хладнокровие, я, с его разрешения, отвлекусь от своего повествования и позволю себе несколько замечаний эгоистического свойства.
Поскольку я сохранял присутствие духа или так называемое мужество, которое было основано на полном знании обстоятельств, я должен признаться, что уже давно пристально следил за всеми экспериментами касательно сверхъестественного. Я был свидетелем многих необыкновенных явлений в разных частях света, явлений, в истинность которых вы бы ни за что не поверили, расскажи я о них, либо приписали бы их вмешательству потусторонних сил. Собственная моя теория сводится к тому, что сверхъестественного не бывает, и то, что называют таковым, не более чем природные закономерности, действия которых мы пока не знаем. И потому, предстань передо мной привидение, я бы не сказал: «Что ж, значит, сверхъестественное существует», а скорей заметил бы: «Итак, вопреки общепринятому мнению существование привидений согласуется с законами природы, и, следовательно, это не сверхъестественное явление».
К тому же для всего, что мне до сих пор случалось наблюдать, и уж, несомненно, для всех тех чудес, которые любители таинственного в нашем веке объявляют подлинными фактами, непременно требуется вмешательство реальной физической силы. Вы до сих пор встретите на континенте чудодеев, которые утверждают, будто умеют вызывать духов. Положим на мгновенье, что они правы, но и тогда в этом участвует живой чудодей из плоти и крови, являясь тем физическим посредником, благодаря врожденным особенностям которого мы с помощью органов чувств воспринимаем некоторые странные события.
Положим также, что рассказы о явлении Духа в Мексике, о музыкальных и других звуках, о словах, написанных невидимой рукой, о мебели, которая передвигается сама собой, о руках без тела, которые можно видеть и осязать, — правдивы, но и во всех этих случаях не может не быть медиума, живого существа, чьи врожденные способности позволяют ему воспринимать эти явления. Oдним словом, во всех таких чудесах — если исключить случаи обмана — должна участвовать живая особь, вроде нас с вами, благодаря которой или с помощью которой чудеса эти совершаются в присутствии других людей. Так же обстоит дело с ныне широко известными явлениями гипноза или электробиологии, когда на сознание человека, испытывающего такое воздействие, влияет живой, физический посредник. И даже если согласиться с тем, что гипнотизируемый может выполнить волю или поддаться пассам своего гипнотизера, находящегося на расстоянии сотен миль, это хотя и ослабленная, но все же ответная реакция на действия человеческой особи; действия эти осуществляются через какой-то физический флюид — назовите его электрическим, или одическим, или каким угодно, — который обладает способностью преодолевать пространство и обходить препятствия и тем самым передаваться от одного человека к другому.
Следовательно, все, что я видел до сих пор или надеялся увидеть в этом странном доме, совершалось, как я полагал, за счет вмешательства или пособничества такого же смертного, как я сам, и эта мысль надежно отгоняла страх, который бы испытывали этой незабвенной ночью те, кто во всем, выходящем за рамки обычного, усматривают проявления сверхъестественного.
А так как я придерживался мысли, что все воспринятое моими органами чувств, равно как и то, что будет еще ими воспринято, — не может не исходить от человеческого существа, умеющего, в силу особенностей своего организма, вызывать эти явления и в самом деле вызывающего их (в силу каких-то своих резонов), я был настроен на проверку своей теории, которая была скорее философской, нежели мистической. И могу заверить вас, что я был не менее спокоен и приготовлен к наблюдениям, нежели всякий экспериментатор, следящий за ходом редкого, хотя, возможно, и опасного химического опыта. И, разумеется, чем меньше воли я давал воображению, тем лучше владел собой и более был способен к наблюдению. Поэтому мои глаза и ум были сосредоточены на Маколее, строки которого излучали такое солнечное здравомыслие.
Вдруг я заметил, что свет свечи почти не падал больше на страницу — что-то его загораживало. Подняв глаза, я увидел нечто такое, что затруднительно, пожалуй, даже невозможно описать.
Можно было подумать, что сама зыбившаяся, не имевшая очертаний Тьма сгустилась в воздухе. Не стану утверждать, что она имела форму человеческого тела, однако более всего напоминала его или, скорее, человеческую тень. Совершенно обособившаяся, отделившаяся от воздуха, обведенная светом, она казалась огромной и почти доставала до потолка. Занятый разглядыванием ее, я не сразу осознал, что меня обдает ледяным холодом. Окажись я рядом с айсбергом, я не мог бы продрогнуть сильнее, да и сам айсберг не мог бы вызвать более ясное физическое ощущение холода, — я совершенно твердо знал, что то не было ознобом страха. Продолжая всматриваться, я стал различать, хоть не могу сказать этого наверное, два глаза, вперившиеся в меня с высоты. Они то проступали отчетливо, то исчезали вновь, но всякий раз два блекло-голубых луча, как будто исходивших с высоты, пронизывали тьму, где я то ли видел, то ли казалось что видел — два глаза.
Я силился заговорить, но голос совершенно мне не повиновался. Я мог лишь думать про себя: «Неужто это страх? Пожалуй, нет!» Я пробовал подняться — безуспешно, я чувствовал, будто меня тянула вниз какая-то всепобеждающая сила. Да, пожалуй, ощущение было именно таково: будто какая-то великая, неодолимая сила противится моему намерению. Вот это чувство тщетности физического усилия, когда пытаешься сопротивляться силе, неизмеримо превышающей человеческую, как бывает во время шторма или пожара, или при встрече со страшным диким зверем, или, скорей, даже с акулой в океане, напоминало то, что я испытывал, но у меня оно было морального свойства. Моей воле противостояла другая воля, столь же ее превосходящая, сколь могущество шторма, пожара или акулы превышает человеческие силы.
По мере того как во мне росло это сознание бессилия, меня наконец охватила паника, невыразимая паника. Однако я не утратил еще гордости, если не мужества, и сказал себе: «Это паника, а не страх. Пока я не боюсь, мне ничего не угрожает. Мой разум отрицает страх. Это иллюзия — я не боюсь». Сделав огромное усилие, я сумел наконец дотянуться до оружия, лежавшего на столе, но ощутил странный удар в плечо и руку — рука тотчас повисла плетью. В это мгновенье, словно для того, чтобы чувство паники у меня усилилось, свечи стали понемногу гаснуть, но без обычного чада — пламя их, как и огонь в камине, постепенно блекло, с поленьев также постепенно исчезали огненные язычки, и через несколько минут комната погрузилась в полный мрак.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
