Мы прошмыгнули на цыпочках через вестибюль и прижались к стене рядом с широко раскрытой дверью, затем я кивнул Бенаресу, чтобы он приступал к своей роли. Он слабо оскалился в подтверждение своей готовности, затем прошаркал в комнату. Я услышал его голос, резкий и злобный:
– Привет, ребята! Как тут пройти в ванную?
Шоковое молчание продолжалось как раз то время, которое потребовалось мне, чтобы появиться в дверном проеме с пушкой в руке. Это была большая комната, по всей вероятности, главная жилая комната в доме, так что Полночь, возможно, не шутила, называя свою комнату комнатой обольщения. А из того, как она вела себя, находясь в ней, можно было судить, что она совсем не шутила.
Трое мужчин сидели за столом, на котором в беспорядке располагались карты, деньги, пепельницы и стаканы. Они все еще смотрели на Бенареса, как будто перед ними стояло привидение. В одном из них я узнал партнера громилы, прикорнувшего в комнате Полночи. Второй мужчина, сидевший к нему лицом, словно был отлит в той же форме «крепкого кулака». Но человек, сидевший между ними, был другим, совсем другим. Стройный, безукоризненно одетый, он выглядел лет на сорок с небольшим. У него было утонченное меланхоличное лицо святого, только у святых не бывает таких мертвенных глаз и шрам от старой ножевой раны не стягивает кожу белым рубцом у рта.
– Никому не двигаться и не раскрывать рта, если хотите остаться жить! – пророкотал я. Словно кто-то щелкнул переключателем: одновременно все головы повернулись от Бенареса ко мне. Оба верзилы посмотрели на мой 38-й и прикинули, что лучше подождать, пока их шансы станут повыше. Святой со шрамом уставился на меня, потом поднял руку, достаточно медленно, чтобы не заставлять меня нервничать, и пригладил свои светлые вьющиеся волосы.
– Вы, должно быть, Бойд, – произнес с утвердительной интонацией его густой, сочный голос. – Что случилось? Где Полночь?
– Я стукнул ее, – ответил я просто.
– Вы? – Шрам на его щеке еще более углубился от злорадной ухмылки. – Да ну?.. – Он радостно захихикал. – Готов поспорить, что впервые в истории самец расправился с паучихой-кровопийцей прежде, чем она успела укусить его.
– Может быть, мы и посмеемся над этим, но только в другой раз, – проворчал я. – Сейчас меня больше интересует, как выбраться отсюда. Где машина, в которой вы привезли меня сюда?
Верзила, который меня вез, с трудом облизнул губы, заметив мой пристальный взгляд.
– Хочешь отсидеться в тени, приятель? Может, Джонни, зажечь спичку под его омерзительным носом, и тогда посмотрим, как запах горящей губы освежит его память.
– Я с удовольствием, – откликнулся Джонни.
– Она там, у входа, – ответил верзила.
– А ключи?
– У меня в кармане.
– Достань их, только осторожно, и брось сюда, – приказал я.
Он выполнил все так, как я сказал, и я поймал ключи свободной рукой.
– Что теперь? – неожиданно спросил Бенарес.
– Может, им понравится комната, которую ты только что освободил? – предположил я.
– Да. – Он кивнул несколько раз с внушительной важностью пьяного знатока. – Это действительно хорошая идея, парень, но я сначала должен сделать еще кое-что.
Он медленно, но уверенно прошаркал к столу, опустив руки и держа их перед собой, сжимая и разжимая пальцы.
– Джонни, – резко окликнул я, – сейчас не время…
– Это мой старый дружище Луис, – монотонно бормотал он. – Предатель! Я хочу отблагодарить его за чудные деньки, которые провел здесь по его милости. И за те прекрасные слова, которыми он старался подбодрить меня: «Добавь ему еще полдюжины плетей, Полночь, и он расколется, как орех. Джонни всегда был мягкотелой гнилушкой». И знаешь, приятель, она добавляла!
– Оставь это, Джонни! – прохрипел я отчаянно. – Это успеется, не теряй времени…
Но было уже поздно. Луис, святой со шрамом, сидел между двумя верзилами, и это значило, что Бенаресу нужно было обойти одного из них, чтобы подобраться к своей цели. Не слушая моих уговоров, он упрямо двигался к Луису и на мгновение закрыл своим телом того громилу, который только что бросил мне ключи от машины. Послышалось слабое шуршание, и внезапно прогремели два выстрела, эхом отозвавшиеся по всей комнате. Джонни Бенарес откинулся назад, две пули продырявили его тело, и он повалился набок. При звуке выстрелов у меня сработал условный рефлекс, и я неожиданно для себя очутился в трех футах от того места, где только что стоял. Так что третья пуля громилы, попав в стену на уровне моей головы, не причинила мне никакого вреда. Он сделал все правильно, этот громила, выстрелив поверх падающего тела Бенареса, в надежде расплескать мои мозги по штукатурке, пока я соображал, что же такое произошло. Единственным фактором, который он не смог учесть, были мои быстрые ноги, и теперь у него уже просто не было времени исправить свою ошибку. Краткое мгновение, когда он искал глазами меня и перемещал ствол пистолета на полдюйма, было тем самым, которого хватило мне, чтобы дважды нажать на курок моего 38-го.
Темная дыра внезапно появилась чуть пониже его левого глаза, и тут же к ней добавилась еще одна прямо над бровью. Он сразу потерял весь интерес к игре и упал на свой стул, голова склонилась набок под неестественным углом.
Сменив одну игру, «Убей или умри», на другую – «Замри!», мы оказались в абсолютной, полной тишине. Луис сидел не двигаясь, его рука замерла, не дотянувшись до кармана пиджака, в то время как оставшийся в живых верзила представлял собой неплохую имитацию восковой фигуры скорчившейся гориллы, наполовину сползшей со своего стула. Затем напряжение постепенно ослабло. Рука Луиса медленно вернулась на свое место на столе, где и осталась лежать ладонью вниз. Верзила украдкой забрался на свой стул, с безжизненной ухмылкой на лице, сделав вид, что он был там все время.
– Как я уже сказал, джентльмены, – я глубоко вздохнул, – возможно, вам понравится комната, только что освобожденная покойным Джонни Бенаресом.
По выражению их лиц можно было понять, что они не прочь поселиться в «черной дыре Калькутты», если это означает для них спасение.
Глава 3
Я любовался ярко освещенным видом Центрального парка, открывавшимся из окна моей квартиры. С трудом верилось, что прошло всего пять часов с того момента, как я в предыдущий раз стоял здесь, восхищаясь осенним пейзажем. Фрэн мылась в ванной уже чертовски долго, я посчитал это достаточно веской причиной, чтобы не ждать ее появления, и налил себе в бокал.
Все происходило удивительно быстро с той минуты, как зазвонил телефон и шелковистый голос сказал мне, что нужно делать, если я хочу, чтобы Фрэн осталась в добром здравии.
Мне даже не верилось, что все это действительно было со мной: езда с завязанными глазами, комната с неестественным красным освещением и жалкая фигура Джонни Бенареса, ползущего к двери на коленях, как съежившийся от страха пес; затем странное предложение встретиться под видом его с человеком по имени Макс Саммерс в каком-то захолустном городке штата Айова; сексуальная фантазия этой женщины, которую звали Полночь; глупый поступок Бенареса, сунувшегося под пули, – и все это за один вечер.
Я вспомнил облегчение в глазах на измученном лице Фрэн, когда она увидела, что последним вышедшим из комнаты после того, как прозвучали выстрелы, был я. И, наверное, еще очень долго мне не забыть взгляд Луиса, когда я закрывал его и гориллу в комнате, в которой они пытали Джонни Бенареса. Потом безумная гонка в лабиринте узких, продуваемых ветром улочек, пока мы наконец не обнаружили, что находимся в паре миль от городка Гринвич штата Коннектикут, после чего смогли найти дорогу, ведущую в Манхэттен.
Кубики льда радостно сверкали в бокале бурбона, и я решил, что у них имеются для этого все основания. Кто был бы не рад погрузиться по макушку в чудесную смесь, последние шесть лет набиравшую выдержку в погребах Луисвилла?
– Эй, – обвиняющий голос прозвучал внезапно, – а мне? Если и есть что-то, что я презираю в людях, так это подленькое пьянство в одиночку.
– А если и есть что-то, что я презираю, – холодно произнес я, – так это подленькое подсматривание. Нет бы стукнуть дверью, чтобы дать знать, что ты вошла.
Я поднял глаза и увидел Фрэн, стоящую в нескольких футах от меня, благоухающую, свежую, в белой шелковой пижаме, которая изящно облегала от шеи до колен все аккуратные изгибы ее прекрасного тела. Живость и энергия снова сверкали в ее зеленых глазах, и обычное полуциничное выражение лица вернулось. Казалось, она полностью оправилась от последствий последних пяти бесконечных дней, которые были для нее полны страха и неопределенности, и осознание этого делало меня еще более счастливым.
– Я не пью со своими подчиненными, – сказал я ей. – Подобное вселяет в них иллюзию равенства. Но думаю, что в данном случае имеются смягчающие обстоятельства. – Я критически, но с одобрением осмотрел ее сверху донизу. – Придется внести поправку в это правило, и отныне оно будет звучать так: я никогда не пью со своими подчиненными, если только они не носят пижам, достаточно прозрачных, чтобы разглядеть все родимые пятна на их теле.
