— Поехали!
И мы поехали.
* * *
Город был странно тих. Я привык к вечному шуму Нью-Йорка, к визгу Фриско, к вокалу Парижа и крещендо римских улиц. Я привык к неумолчному гулу, протянувшемуся над нашей бездной, к лязгу и скрежету Чистилища. Здесь было тихо. Шарканье ног. Бег, шлепки легких сандалий. Смех, детские голоса, негромкий разговор взрослых. Шорох колес машинки. Ветерок поигрывал моей чадрой... кажется, я задремал.
— Приехали. На табличке написано: «Госпожа Фани Йововиц». Мать. Отлично.
— Это большой дом?
— Нет, не особенно. Меньше нашего.
— Хорошо. Помоги мне войти.
* * *
В комнате у старушки были старая плюшевая мебель и клетка с попугаем. Госпожа Фани любезно задернула шторы, так что я избавился от своего маскарадного костюма и остался только в очках. Мог бы снять и их, но мне не хотелось пугать хозяйку.
— Ах, и у вас больные глаза? Я уже столько лет говорю, что мне должны выписать очки посильнее, но мой окулист уперся и ни в какую — говорит, носите старые. А у них дужка поломалась, видите. Попрошу Грашека купить мне новые, эти ведь он мне привез еще пять лет назад, я сказала — куда мне черепаховую оправу, а он — нет, мама, возьми.
Старушка спохватилась и кинулась отодвигать кресла от стола.
— Садитесь. Хотите чаю? Я недавно испекла ореховый пирог, и у меня остались вчерашние штрукли...
— Нет, спасибо.
Я прокашлялся. Госпожа Фани мелко закивала. Бени застыл перед буфетом, заворожено разглядывая кувшинчики из богемского стекла.
— Как хотите, но я все же приготовлю чай для мальчика, чтобы он не скучал.
Попугайчик в клетке подпрыгнул и отчетливо сказал: «Бражка».
Пока Бени был надежно занят штруклями, оказавшимися чем-то вроде рулета, я уселся в плетеное кресло напротив старушки и развернул записную книжку. Копыта я на всякий случай спрятал под низкий кофейный столик.
— Грашек? Хороший мальчик. Вы, наверное, из газеты? Ко мне часто приходили из газеты, еще когда я жила в старом доме.
Похоже, госпожа Фани была малость не в себе и слабо представляла, какие бездны и выси отделяют ее от «старого дома».
— В детстве он был шалун. Соседи даже жаловались иногда, особенно пани Гражина, эта важная полька. Дети прозвали ее пани Вражиной, и, прости Господи, я всегда смеялась — до того это было похоже. Она терпеть Грашека не могла. Говорила, что он повесил ее кошку — подумайте только, наплести такое. Все потому, что Грашек не здоровался с ней на лестнице. Ну, так он не знал польского. Нельзя же требовать от мальчика, чтобы он выучил чужой язык только затем, чтобы здороваться со сварливой старухой.
Да, он родился в шестьдесят третьем. Помню, он был таким маленьким, врачи в больнице сказали — не выживет. А мой муж Ладош был еще жив тогда, сдвинул брови вот так и говорит: как не выживет? Мой сын будет богатырем! И он был прав, бедный, бедный, он так и не увидел, каким красивым мальчиком вырос наш Грашек.
В девяносто шестом? Нет, не скажу, что он особенно изменился.
Он всегда был славным, а что иногда дрался с соседскими мальчишками — ну, так все дети дерутся. Хотя постойте... Да, вспомнила. Пани Гражина перестала жаловаться. Да-да, она пришла ко мне и так и сказала: «Ах, ваш Грашек такой вежливый мальчик. Встретил меня на лестнице и поздоровался, так и сказал: «Дзень добжи, пани Гражина!» А я ей: «Видите, я вам говорила!»
* * *
Ксения Йововиц работала в кафе. Как и у госпожи Йововиц, здесь никто не смутился моей просьбе опустить жалюзи. Посетители как ни в чем не бывало продолжали пить свой кофе и листать утренние газеты. Странно, насколько здесь все были спокойны — у нас и духу бы не осталось, стоило хоть издалека заметить эмиссара света. Хозяйка кафе любезно улыбнулась и сказала, что Ксения поговорит со мной в подсобной комнате.
На этом, впрочем, приятности и кончились. Ксения была явно не рада меня видеть. Эта худенькая женщина (как, работая в пекарне, она сохранила такие хрупкие формы?) с бледным лицом и блестящими кудрявыми волосами беспокойно прятала руки под фартуком и старалась не смотреть мне в глаза.
— Грашек? Вы ведь не хотите... вы ведь не можете его забрать?
Я посмотрел на высокий лоб с желтоватыми тенями у висков и решил быть честным.
— Пока никто никого не забирает. Мне надо кое-что узнать о вашем муже... О бывшем муже. Вы ведь развелись незадолго до того, как он погиб?
Ксения кивнула. Глаз она так и не подняла.
— Мне хотелось бы узнать почему. Согласитесь, это странно. Ему как раз в тот момент нужна была ваша поддержка. Кроме того, он сделал такую оглушительную карьеру. Неужели вам не хотелось разделить его славу?
Ксения мяла передник, терзая посыпанную мукой ткань.
— Почему? Что произошло? Он плохо относился к вам, избивал или...
— Что вы!
Женщина наконец вскинула глаза — карие, спокойного каштанового цвета. Морщинки в углах были едва заметны.
— Наоборот.
Я ободряюще улыбнулся и спросил как можно мягче:
— Наоборот? Что вы имеете в виду?
Губы Ксении задрожали.
— Видите ли. Вы, наверное, знаете... Да, он бил меня. Тогда, еще до... До того, как он вернулся в город, до начала войны. У нас должен был родиться ребенок. Мальчик. Нет, я не виню его, я просто поскользнулась...
Я ушам своим не верил. И это герой, праведник, почти святой?
— Но, знаете, все изменилось. Когда он вернулся, он стал совсем не таким, как раньше. Ласковым. Добрым. Он дарил мне цветы, водил в театр. Мне было очень хорошо, правда... Только...
Я ободряюще кивнул.
— Только он не был Грашеком.
Маленькая женщина вынула руки из-под передника, закрыла лицо и расплакалась.
* * *
— Нам правда нужен этот адрес?
Я ни черта не видел под полотенцами и одеялом. Мой маленький возница подергивал за веревочку. Голос его звучал растерянно.
— Да. А в чем дело? Что там такое?
— Это высокий белый дом. Очень красивый, только он за забором.
— Ты видишь ворота?
— Да, большие золотые ворота. Рядом с ними стоит ангел.
— Кто?!
— Ангел. У него белые крылья и длинный меч. И он смотрит на нас.
— Так... Пошли-ка отсюда.
* * *
И снова я сидел на диване, и снова с полотенца капала на пол вода. Голова у меня немилосердно болела. Напротив, за столом, угрюмо хмурился Микаэль.
— Вы нарушили все возможные полномочия. Сегодня же вечером я вас доставлю обратно.
— Как бы не так, дружок.
Слова давались мне с трудом. Лицо распухло. Я и не подозревал, что зловредный свет достанет меня даже под слоем тряпок.
— Я вам не дружок. А то, что вы сделали с моим сыном...
Тут мое терпение лопнуло. Я вскочил. Полотенце шлепнулось на пол. На секунду мне показалось, что Микаэль испуганно подается назад — но нет, это просто комната качнулась в моих глазах. Я устало опустился на тощие диванные подушки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
