Лия улыбнулась:
— Вы мне не верите?
— Пожалуйста…
— Что ж… хорошо. Я обещаю. Если кто-то спросит меня о деталях того дня, я не стану противоречить вам. И сделаю все, чтобы и мои слуги верили в эту версию.
— Спасибо, миссис Джордж.
— Пожалуйста, милорд.
Она первая направилась к выходу, и лорд Райтсли поклонился. Лия ответила ему легким поклоном. Он надел шляпу, кивнул и остановился в дверях, чтобы сказать:
— Между прочим, миссис Джордж, я посоветовал бы вам носить вдовий чепец. Снимите вуаль, она все равно ничего не может скрыть.
И, снова поклонившись, он повернулся и вышел из гостиной.
Глава 3
Я должна признаться, что никогда не думала о музыкальном салоне леди Уоддингтон в этом смысле.
Два месяца спустя Лия проклинала графа Райтсли за совет, а себя за то, что последовала ему. Прятать правду от матери было куда проще под защитой вуали, хотя носить вуаль дома было не принято.
Кружевная оборка вдовьего чепца падала ей на щеки, и Лия изо всех сил старалась казаться печальной, но вместе с тем и доброжелательной, пока наливала чай для матери и своей сестры Беатрис. Вернувшись в Лондон три дня назад, она со страхом ждала их визита. Лия понимала, что ее матери хотелось бы увидеть ее убитой горем, но та слишком долго прожила вдали от общества, поэтому исполнить роль безутешной вдовы было особенно тяжело.
Лия поставила чашку на поднос, и та зазвенела, нарушив тишину, воцарившуюся в комнате, после того как гостьи заняли свои места. Звук показался Лии слишком громким, ее сердце замерло, а нервы напряглись. И она сделала то, что делала всю свою жизнь, — терпеливо ждала, когда заговорит мать.
Аделаида Хартуэлл вздохнула и, прервав осмотр комнаты, остановила свой взгляд на Лие.
— Я признаю, это очень щедро со стороны виконта — позволить тебе продолжать пользоваться Линли-Парком и их городским домом, но ты должна знать, мы предпочли бы, чтобы ты жила с нами. Я беспокоюсь о тебе, моя милая, волнуюсь, что у тебя не осталось ничего, кроме воспоминаний о нем. По крайней мере, если бы ты вернулась к нам, я была бы спокойна, зная, что ты питаешься, как полагается. Я знаю, траур влияет на аппетит, но…
Она безнадежно махнула рукой на блюдо с печеньем и бисквитами, к которому Лия уже успела притронуться.
Ах вот в чем дело. Первый укол, искусно замаскированный под материнскую заботу. И все это так старо. Аделаида и Беатрис Хартуэлл представляли совершенный образец английской красоты — в меру округлые грудь и бедра, приятный овал лица. По сравнению с ними Лия казалась странной. Слишком худая. Слишком резкие черты. Слишком угловатая. Слишком…
Опустив ресницы, Лия насыпала сахар в каждую чашку.
— После похорон, мама, мне кажется, я даже прибавила в весе…
Аделаида взяла чашку из рук дочери и слегка поморщилась.
— Так нужно, милая. Ты всегда была слишком хрупкой. Но я боюсь, этого недостаточно, дорогая. Ты выглядишь как изголодавшаяся ворона во всем этом черном крепе. Съешь бисквит. Один, за мое здоровье.
Лия взглянула на Беатрис, ища присущего ей сочувствия и понимания. Ей семнадцать, она на три года младше, и, несмотря на внешнее сходство с матерью, она, как и Лия, настороженно относилась к инструкциям родителей. Но Беатрис не взглянула на нее, вместо этого, опустив глаза, пригубила чай. И Лия подумала: с того момента, как они вошли в гостиную, Беатрис не сказала ни слова. Она посмотрела на мать, затем снова на сестру. Ну да, конечно. Беатрис провела два месяца в Лондоне с Аделаидой, пока Лия, пребывая в трауре, не появлялась в обществе. Она, должно быть, рада, что Лия хотя бы на час стала мишенью для критики матери, тем самым отвела удар от нее. Если бы только на час.
— Лия.
Ей даже не требовалось смотреть на мать, чтобы по ее предупреждающему тону понять, что та прищурилась, а прекрасной формы губы недовольно искривились.
Словно удар в спину, голос матери заставил Лию потянуться к тарелке с бисквитом, ее рука машинально вытянулась. Это был послушный жест от исполнительной дочери, и хотя она была сейчас измучена и скептически относилась к своему замужеству, она все равно, кажется, оставалась послушной.
В поместье, принадлежавшем семье Йена, где она уединилась после посещения его родителей, Лия постепенно привыкла прислушиваться только к своим желаниям. Ей даже не нужно было соблюдать правила траура, учитывая небольшой штат прислуги, которая вообще умудрялась быть невидимой.
Она проводила дни так, как хотела, следуя каждому своему желанию. Ела то, что хотела, и не было необходимости планировать меню, чтобы угодить вкусу Йена, или вообще теряться в догадках, появится ли он к обеду или ужину. Она могла взять книгу, свернуться калачиком на кушетке у окна и пролежать так весь день или отправиться на бесцельную прогулку по холмам. Посещение светских мероприятий требовало ее участия в беседах, она должна была улыбаться и соглашаться, что она самая счастливая женщина на свете, еще бы, ведь она жена Йена Джорджа. А теперь, живя в Линли-Парке, она улыбалась только тогда, когда хотела этого. Она могла хмуриться или смеяться, злиться или дуться, но не было никого, чьи бы ожидания она должна была оправдывать.
И вечерами — предвкушение предстоящей ночи. Радость свободы и от балдахина в лондонском доме, и от густого, приторного запаха другой женщины, который приносил с собой Йен. Вместо этого здесь над головой Лии сияли звезды, невинный аромат маргариток разливался в ночном воздухе. Много ночей она провела, сидя в саду, накинув шаль на плечи, иногда позволяя весеннему дождю омывать лицо. Впервые за всю свою жизнь она наконец-то познала искусство быть счастливой.
К несчастью, сейчас, когда она вернулась в Лондон и снова стала предметом нападок со стороны матери, Лия поняла, что человека, однажды познавшего вкус власти и эгоизма, невозможно заставить отказаться от этой привычки.
Улыбнувшись уголками губ — ведь она все еще в трауре, — Лия отдернула руку от бисквита и выпрямилась.
— Нет, спасибо. Я не голодна.
Подняв глаза от чашки, Беатрис удивленно взглянула на сестру и беспокойно поморщилась.
Аделаида подняла бровь и потянулась за очередной ложкой сахара.
— Ты решила выбрать креп для своего траурного платья? Когда твой дедушка умер, я предпочитала носить бомбазин.
— У меня есть платья и из бомбазина.
Аделаида положила ложку и поднесла чашку к губам.
— Ясно. — Она сделала глоток. — Должна сказать, что этот креп ужасно мнется.
Лия глубоко вздохнула, отчаянно желая снова оказаться под звездами.
