— Нынче профессор получил от своего лондонского корреспондента письмо и маленький сверток — помеченные, как всегда, крестиком, и потому я их не открывал. Это все.
— Думаю, и этого вполне хватит, — мрачно произнес Холмс. — Что ж, мистер Беннет, сегодня ночью, я полагаю, мы раскроем тайну хотя бы отчасти. Если я рассуждаю в верном направлении, мы сможем закончить нашу историю, однако для этого потребуется внимательно следить за профессором. Так что советую вам не спать сегодня и быть настороже. Когда услышите шаги в коридоре, выгляните наружу и потихоньку двигайтесь за вашим шефом, но не давайте ему, ради бога, заметить вас. Мы с доктором Ватсоном будем находиться поблизости. Ну и еще… Куда профессор прячет ключ от шкатулки, о которой вы нам говорили?
— Обычно носит с собой, на цепочке для часов.
— Вероятно, разгадка скрыта именно там… А замок, если понадобится, можно и взломать. Кроме вас, есть в доме крепкий мужчина?
— Только Макфейл, кучер.
— А где он ночует?
— В комнатушке над конюшней.
— Не исключено, что он нам будет нужен. Итак, работы на сегодняшний вечер нет, будем следить за развитием событий. До свидания, мистер Беннет! Хотя мы наверняка с вами встретимся еще до рассвета.
Была уже почти полночь, когда мы спрятались в кустах напротив крыльца профессорского дома. Несмотря на чистое небо, было довольно-таки прохладно, но, к счастью, мы захватили с собой теплые пальто. Вдруг подул ветерок, по небу медленно поплыли облака, то и дело закрывая луну. Наше пребывание в засаде было бы чрезвычайно скучным, если бы не тревожное ожидание развязки и убежденность моего друга в том, что цепь странных явлений, так беспокоящих нас, сегодня наконец оборвется.
— Если принцип девяти дней опять вступит в силу, — сказал Холмс, — профессор непременно откроет свой второй облик. Все факты говорят об этом: и то, что странное поведение началось вскоре после поездки в Прагу, и тайные письма от лондонского посредника, чеха с Коммершл-роуд, действующего, как видно, по указанию из Праги, — да и, в конце концов, сегодняшняя посылка, полученная от этого самого чеха. Какое средство употребляет профессор и для чего, мы сейчас понять не можем, но, без сомнения, это снадобье ему доставляют из Праги. И принимает он его по четкому предписанию: каждый девятый день. Именно на это я и обратил сразу внимание. Однако симптомы, которые возникают после приема этого средства, весьма загадочны. Вы, доктор, не обратили внимания на то, как выглядят средние суставы его пальцев?
Мне пришлось признаться, что нет.
— Слишком развитые, покрытые мозолями — похожего я никогда не видел, при всем опыте своей работы. Всегда первым делом бросайте взгляд на кисти рук, Ватсон. А потом уже изучайте манжеты, ботинки, брюки в области коленей… Да, суставы весьма необычные. Такие мозоли образуются лишь в случае, если ходить на… — Тут Холмс запнулся — и вдруг хлопнул себя по лбу. — О Боже мой, Ватсон, ну какой же я осел! Так нелегко представить — но вот она, разгадка! И тут же все распутывается! Странно, что я прежде не видел логики событий. Суставы, отчего я не думал о суставах? И, кстати, собака! И плющ!.. Нет, пожалуй, и вправду наступил срок отойти от дел и отдохнуть на крохотной ферме, о которой я уже столько времени грезил… Но тс-с-с, Ватсон! Видите, он выходит! Теперь проверим, прав ли я.
Дверные створки медленно раскрылись, и в ярко освещенном проеме показался силуэт профессора Пресбери. В ночном халате, не двигаясь, он наклонился вперед — как и тогда, когда мы с ним впервые увиделись, — и так же низко опустил руки.
Затем он спустился с крыльца и сразу же изменился до невероятности: встал на четыре конечности и побежал, без конца подпрыгивая, будто переполнявшая его энергия хлестала через край. Миновал фасад и свернул за угол; как только он скрылся, из дверей особняка выскочил Беннет и, крадучись, направился следом.
— Скорей, Ватсон! — прошептал Холмс, и мы бесшумно поспешили через кусты к тому участку, где можно было наблюдать за боковой стеной особняка, опутанной плющом и ярко освещенной молодым месяцем. Мы тут же заметили скорченную фигуру профессора — как вдруг он, прямо на наших глазах, с удивительной ловкостью стал взбираться по стене. Прыгая с ветки на ветку без всякой видимой цели, без труда переставляя ноги и легко цепляясь руками, он прямо-таки ликовал от захлестывающей его свободы ничем не ограниченных движений. Полы его одеяния развевались по ветру, и больше всего он напоминал сейчас исполинскую летучую мышь, скользящую в стремительном полете по залитой лунным светом стене. Но через какое-то время это, похоже, ему надоело — и он, так же перепрыгивая с ветки на ветку, устремился к земле. Потом, спустившись, опять встал на четвереньки и этой дикой, невозможной походкой запрыгал к конюшне.
Пёс уже давно выскочил наружу, заходясь яростным рыком. Увидев хозяина, он и вовсе будто озверел: рванулся с привязи, содрогаясь в конвульсиях. Профессор, не поднимаясь на две ноги, подобрался к собаке почти вплотную, но так, чтобы она не могла до него дотянуться. Скорчившись, подобно животному, рядом с беснующейся овчаркой, он принялся дразнить её. Подбирал с земли гравий и швырял его в пса, норовя попасть по уязвимому носу; тыкал собаку палкой; гримасничая, кривлялся прямо у разверстой собачьей пасти — словом, всеми силами старался распалить и без того неистовствующего пса, своего недавнего любимца. Сопровождая Холмса в его рискованных приключениях, я насмотрелся всякого, но не припомню более устрашающей картины, чем эта фигура, еще сохраняющая все признаки человеческого существа, по-обезьяньи беснующаяся перед разъяренным животным и осознанно, изощренно пытающаяся вызвать в нем еще большую ярость.
И в этот миг случилось непоправимое! Цепь выдержала, но овчарка сумела вывернуться из ошейника, рассчитанного на более мощную шею сторожевого пса. До нас донесся громкий лязг упавшего железа — в следующее мгновение собака и человек клубком покатились по земле, сплетясь в ближней схватке. Овчарка захлебывалась хриплым рычанием, а человек — неожиданно пронзительным визгом, полным звериного ужаса. Разъяренный пёс схватил своего хозяина за горло, изо всех сил стиснул челюсти — и профессор, мгновенно лишившись чувств, оказался буквально на краю гибели. Подбежав, мы бросились их растаскивать. Мы, конечно, здорово рисковали, но выручил Беннет. Одного его окрика оказалось достаточно, чтобы огромный пёс тут же угомонился.
На шум из конюшенных помещений выскочил ничего не понимающий со сна, испуганный кучер.
— Так и знал, что этим все кончится! — заявил он, узнав, что случилось. — Я ведь и прежде видел, какие штуки проделывает тут профессор, и был уверен, что в конце концов собака доберется до него.
Роя, без сопротивления с его стороны, снова посадили на цепь. А профессора мы отнесли в спальню, где Беннет, сам медик по образованию, помог мне наложить повязку на его глубоко прокушенную шею. Раны были достаточно серьезными: хотя клыки и не затронули сонной артерии, но все-таки Пресбери потерял много крови. Однако через полчаса опасность для жизни была ликвидирована. Я сделал раненому укол морфия — и он заснул глубоким сном.
И после этого — только тогда! — мы смогли посмотреть друг на друга и обсудить сложившуюся ситуацию.
— Мне кажется, его должен осмотреть первоклассный хирург, — заметил я.
— Нет, не дай бог! — возразил Беннет. — Пока лишь домашние знают, что случилось с профессором, история будет храниться в секрете. Но если это станет известно кому-то постороннему, начнутся толки и сплетни. Необходимо помнить о положении профессора в университете, о его европейской известности, да и о том, как воспримет такие пересуды его дочь.
— Вы абсолютно правы, — согласился Холмс. — Полагаю, сейчас, когда мы можем действовать свободно, у нас есть шанс избежать огласки и при этом исключить вероятность повторения нынешнего прискорбного случая. Мистер Беннет, возьмите, пожалуйста, этот ключ на цепочке. Макфейл проследит за больным и в случае чего известит нас, а мы отправимся поглядеть, что же лежит в загадочной шкатулке профессора.
Предметов там было немного, но чрезвычайно важных: пара флаконов, пустой и только-только начатый, а также шприц и несколько писем. Корявый почерк и крестики под марками свидетельствовали, что это именно те конверты, которые не должен был вскрывать секретарь. Отправителем всюду значился А. Дорак, проживающий на Коммершл-роуд; в основном это были извещения о том, что профессору Пресбери переслали новый флакон с препаратом, либо денежные расписки. Но нашелся все же и конверт с австрийской маркой, проштампованный в Праге и надписанный, судя по почерку, образованным человеком.
— Как раз то, что мы искали! — воскликнул Холмс и достал письмо из конверта.
