Весной 1982 года их маленькая квартира показалась мне просторной и запущенной. Маргарита болела. Днем она подолгу лежала в кровати у открытого окна, выходившего во внутренний двор. Над книжными полками радом с портретом Поля Ланжевена работы Пикассо она повесила портрет Эдмона. Его нарисовал Делькамбр, ученик Пикассо. Я разместился в кабинете Эдмона, маленькой комнате с отдельным выходом на лестницу.
Как-то утром я разыскал в телефонной книге на имя Геккерн-Дантес два номера. Позвонил по первому. Ответил женский голос. Я спросил месье Клода. Оказалось, что это телефон его свояченицы и нужно звонить по второму номеру. На второй звонок ответил мужской хрипловатый голос. Это был барон Клод. Я представился, сказал, что хотел бы поговорить об архиве. На другом конце провода наступило молчание. Наконец:
— Семейные бумаги сейчас не у меня. А где бы мы могли встретиться?
Итак, в гости меня не приглашают.
— Право, не знаю… Я остаюсь в Париже еще несколько дней. Живу я на квартире у моего коллеги профессора Грийо…
— Так, может быть, я заеду к вам? Завтра в десять утра удобно?
Итак, Геккерн-Дантес предлагает приехать к нам. Я вспомнил, что завтра утром обещал быть на семинаре и что Маргарита еще ничего не знает о госте. Но неожиданно для самого себя ответил:
— Хорошо. Жду вас завтра утром. Вот мой адрес.
Я прошел в комнату Маргариты.
— Прости меня, я, не предупредив тебя, пригласил к себе завтра утром гостя.
— Пожалуйста. А кто он?
— Я с ним лично незнаком, только знаю его имя. Это барон Клод Дантес-Геккерн.
— Барон в моем доме? Ты сошел с ума!
— Видишь ли, Маргарита, он не совсем обычный барон. С ним интересно поговорить. Его прадед убил на дуэли нашего Пушкина…
— Убил Пушкина? Тем более! Чтобы ноги его в моем доме не было!
Мне пришлось прочесть небольшую лекцию, на этот раз по русской истории и литературоведению. Маргарита знала и любила Пушкина. Известно ей было и о моих литературных интересах. Но она никак не подозревала, что на улице Буати в районе Елисейских Полей есть дом, где хранится подлинное письмо поэта и архив его семьи. А то, что с Дантесами знаком хорошо ей известный писатель Анри Труайя, ее убедило.
Через свою комнату она протянула занавес. Получилась небольшая гостиная: кресла, стол, ваза с фруктами, кофейные чашки.
— На мою половину его не води, я буду спать, — сказала Маргарита.
На следующее утро ровно в десять в квартире раздался звонок. Это мой гость звонил с улицы. Я быстро спустился по лестнице и отворил парадную дверь. Передо мной стоял мужчина выше среднего роста в плаще, с седыми гладко зачесанными назад волосами, крупным тонким резко очерченным носом. Выражение серо-голубых глаз спокойное, холодное и немного усталое. Это и был барон Клод Дантес-Геккерн, правнук Жоржа Дантеса. Барон выглядел старше своих лет, на вид ему было лет семьдесят. В руках он держал какой-то пакет. Мы поднялись на третий этаж и прошли через мою комнату в гостиную. Я принял у гостя плащ, и мы разместились в креслах. Маргарита притаилась за занавесом; я знал, что она не спит. Я еще раз представился и объяснил, что, будучи физиком, интересуюсь историей семьи как пушкинист. Мне известно из литературы, что у семьи сохраняется большой архив, в котором есть подлинное письмо Пушкина, письма к Екатерине Николаевне Гончаровой и, возможно, другие интересные документы. Не мог ли месье Клод хотя бы рассказать о них?
— К сожалению, должен вас огорчить. Никаких бумаг у меня не осталось. Жена моего покойного брата Марка выбросила целый ящик со старыми письмами и документами, и их больше не существует.
— Как, ни письма Пушкина, ни писем из России, ни, наконец, семейных портретов и фотографий, ничего этого не осталось?!
Я оторопело смотрел на гостя, а он спокойно и как-то отчужденно разглядывал обстановку комнаты, книжные полки и портреты Поля Ланжевена и Эдмона Грийо.
— А какие письма вас интересуют? Может быть, я смогу ответить на Ваши вопросы?
От удивления на какой-то момент я потерял дар речи. Наконец, собравшись, я перешел в решительное наступление.
— Судя по переписке супругов Дантесов с Полотняным Заводом, в архиве должны быть письма Дмитрия Николаевича Гончарова и Натальи Ивановны, матери Екатерины Николаевны Гончаровой. Позже племянникам в Сульц могли писать супруги Фризенгоф (Александра Николаевна Гончарова и ее муж). Кроме Александры Николаевны с ними могла переписываться и Наталья Николаевна Пушкина-Ланская. Хотя советские пушкинисты полагают, что Наталья Николаевна не писала в Сульц своей сестре Екатерине и вообще не поддерживала с ней связей.
— Я хорошо помню письма Натали Пушкиной моей прабабушке Екатерине в Сульц. Одно из писем было адресовано ей в Баден, кажется, в 1841 году. Натали писала своей сестре только по-русски. А брат Дмитрий писал ей по-французски. И вообще моя прабабушка переписывалась со всей своей родней.
— Как жаль, что нельзя взглянуть на эти письма. — Я умоляюще посмотрел на собеседника.
Он только пожал плечами.
— С тех пор как мой брат Марк умер, всем распоряжается его жена. Сейчас она продает дом в Сульце.
— А осталось ли что-нибудь в Сульце, например, мебель, картины, книги? — От волнения я затаил дыхание.
Месье Клод медлил с ответом. И наконец:
— Нет, там ничего не осталось, голые стены.
Я подумал про себя: «А как же портрет Гончаровой, другие портреты, книги?» — а вслух спросил:
— Писатель Ласкин, ваш корреспондент, писал, что часть архива сохранялась у вас. Из своего собрания вы прислали ему копии пяти писем Идалии Полетики к супругам Дантес и фотографию ее портрета работы известного русского художника Петра Соколова.
— Да, это была красивая женщина. — Месье Клод явно уходил от ответа. Потом, допив кофе, он добавил: — Оставьте мне свою визитную карточку. Если найду что-нибудь интересное, я пришлю вам.
— Как вы относитесь к Пушкину? — спросил я месье Клода, чтобы хоть что-нибудь спросить.
— Я преклоняюсь перед гением Пушкина, хотя читал его только во французском переводе. В нашей семье всегда существовал культ Пушкина, так же как и культ Натали Пушкиной. Ведь мою дочь я назвал в ее честь. Но это не мешает мне гордиться моими предками Жоржем Дантесом, Екатериной Гончаровой и Луи Геккерном — крупнейшим дипломатом эпохи Меттерниха. Эти чувства воспитал во мне отец, Жорж Дантес-Геккерн, который свято оберегал семейные традиции, а их он воспринял от своего отца, Жоржа Шарля, храброго солдата, единственного сына Екатерины Гончаровой.
Я думал об архиве и слушал вполуха. Месье Клод продолжал рассказывать о семье. Его отец Жорж Дантес Геккерн родился в 1884 году и прожил 81 год. У отца было трое сыновей. Месье Клод — младший, ему сейчас 62 года. Какое-то время он жил в Штатах, занимался бизнесом, переводами…
— Да, совсем забыл, у меня для вас небольшой подарок, — сказал месье Клод и вынул из своего свертка книгу. Это была монография известного американского пушкиниста Уолтера Викери «Пушкин. Смерть поэта», изданная на английском языке в США в 1968 году. Я попросил месье Клода подписать мне книгу на память. Получил в руки книгу с примечательной надписью: «Профессору Владимиру Фридкину — книгу, которая мне очень понравилась и которая, я полагаю, очень близка к истине. Клод Дантес». Книгу он надписал почему-то по-английски. Я вспомнил, что приготовил свои подарки: сказки Пушкина в переводе на французский и янтарную брошь для Натали. Месье Клод внимательно разглядывал брошь. Глаза его потеплели.
— Если я найду что-нибудь интересное, то обязательно пришлю вам. Не знаю, сохранились ли письма Натали Пушкиной и ее сестры и братьев, но припоминаю, что не так давно я держал в руках письма князя Трубецкого к моему прадеду, того самого Трубецкого, который дружил с Идалией Полетикой. Я твердо убежден, — продолжал месье Клод, — что анонимный пасквиль был делом его рук.
Прочитав на моем лице немой вопрос, месье Клод сказал:
