Это, им сказанное, было лишним, потому что я и так уже почувствовал особенность местных дорог, провалившись в своих новых ботинках в какую-то скользкую дрянь, отчего в воздухе запахло навозной жижей.
3.
Глаза понемногу стали привыкать к темноте. Осторожно ступая, ведомый под руку моим спутником, я приближался к черному подъезду дома, который оказался не так черен, как все остальное здание. В нем мерцал крошечный огонек. Такой бывает в коптилках.
- Отчего у вас так темно? - спросил я.
- У нас темно? - удивился мой спутник. - Нет, батенька, мы просто экономим. Вы посмотрите на эту площадь. Ну куда это годится, столько горит всякого!
Я, конечно, улыбнулся на эти слова, но, к счастью, в темноте мою улыбку он не заметил.
- Ну-с, с чего вы предпочитаете начать осмотр? - спросил меня мой спутник.
- А ни с чего, завели, так показывайте что-нибудь. Надеюсь, в помещении чище, чем на улице, - добавил я сварливо.
- Там просто рай, - сказал мне мой спутник, полный радушия. - Но вам повезло, - добавил он, - повезло. Раньше мы нашим гостям никогда не показывали колдобин, обшарпанных стен. А вам покажем. Чтобы вы вовремя поостереглись. К тому же у нас теперь гласность.
Возле самого подъезда дома я увидел множество черных предметов, в темноте похожих на людей. Трудно, правда, было разглядеть, что это такое, поэтому я стал задавать вопросы.
- Это наш некрополь, - бодро доложил проводник. - Усыпальница, добавил он и еще добавил: - Это все памятники бывшим хозяевам этого дома. Всмотритесь в их лица... Только имейте в виду, что за нами наблюдают, добавил он вполголоса, - поэтому поклонитесь им всем. Можете ограничиться общим поклоном, но сделайте умильное лицо. И пойдемте в подъезд.
Я не стал спорить, сделал, как он сказал, но, кланяясь с умильным лицом, в нижней позиции тихонько спросил:
- А сколько времени занимает вся эта экскурсия?
- Не успеете соскучиться, - сказал мой провожатый и, взяв за локоть, повел в подъезд, однако, у самой лестницы резко задержал. - Во-первых, не оступитесь, - сказал он, показывая под ноги, где валялись какие-то обломки мрамора.
- У вас ремонтные работы? - с неудовольствием осведомился я, больно ударив ногу об один такой обломок.
- Отчасти, - заявил он. - Новый хозяин дома распорядился перестроить немного фасад и убрать лишние памятники, которые вот таким образом и убираются. Но вы не думайте, - поспешно добавил он, - их убирают в полном согласии со всеми жильцами нашего дома. У нас есть специальный комитет, который выясняет мнение каждого на этот счет.
- Очень интересно, - пробормотал я, выдергивая рукав из цепких объятий невесть откуда взявшейся колючей проволоки, оказавшейся возле самой двери парадной.
- Не спешите, - сказал чернобородый. - Есть еще "во-вторых".
- Вот как?
- Да, здесь, у самого входа, с левой стороны, вы должны тоже поклониться, только более искренне, чем только что. И уж упаси вас Боже назвать там, в подъезде, это экскурсией. Там не только наблюдают, - закончил он.
- А что там? - опасливо спросил я.
- Там мумия первого хозяина этого дома.
Я не нашелся, что ответить на это.
- Я надеюсь, она в саркофаге, - выдавил я из себя.
- Да, тут вы можете не беспокоиться. - И с этими словами он нажал какую-то кнопку. Послышался приглушенный вой сирены, и двое каких-то людей, которых я не сразу приметил возле парадной двери, стали крутить ручку лебедки, отчего поползла вверх железная решетка, мною (и не мудрено) в темноте не замеченная. Путь был открыт, и мы благополучно вошли вовнутрь, где я все сделал в соответствии с ритуалом.
Не могу сказать, что это был очень приятный ритуал, и, хотя я был готов к нему, я все равно вздрогнул, но высказаться по этому поводу мой спутник мне не дал.
- Эта наша традиция и идеология, - сказал он веско.
Мимо нас пробежали какие-то люди в касках и с оружием. Они были в шинелях и несли большой кусок материи, я не разглядел, какого он цвета. Они несли его на штыках, как лозунг, но сколько я ни вглядывался, ничего на нем написанного не обнаружил.
- Я, пожалуй, начну немного с истории, - сказал мой гид, - этот дом был построен очень давно, в незапамятные времена. В нем жили люди, по-видимому, предки тех, что живут и сегодня. Но им почему-то не понравился бывший хозяин. Они убили его и установили в доме самоуправление. Выбрали старшего.
- В саркофаге внизу - это тот, которого убили?
- Нет, нет, нет, нет и еще раз нет, что вы! Внизу в саркофаге как раз тот, кто его убил. А кого убили, у нас даже портрета нету. Правда, я могу вам его показать. - Он прислонился к обшарпанной стене, приглашая меня закрыть его полами пиджака. Достал мягкий, подстать своим перчаткам, бумажник, вынул оттуда сложенную в восемь раз фотографию с облупившимся эмульсионным слоем, и, сунув мне ее на секунду под нос, прошептал: Смотрите, но только быстро.
Я не успел ничего заметить. И заметить там было, по-моему, уже нечего.
- Ну так вот, а потом началась демократия. Каждый жил в свое удовольствие, за дом не платил, конечно, его не ремонтировал.
- А что, жильцы этого дома промышляют только нищенством? - спросил я наивно.
- Сейчас уже да. Это идеология нашего хозяина.
- А сколько их было всего - хозяев? - спросил я, вспоминая, что бюстов у входа я видел довольно много.
- Сейчас этого уже никто не помнит, - сказал чернобородый. - Шесть или семь.
- Вот как? - удивился я.
- Ну... - замялся он, - в одних учебниках истории их пять, в других семь, какое это имеет значение!
- Их дом с тех пор не перестраивался?
- Что вы, - сказал чернобородый, - это строжайше запрещено правилами внутреннего распорядка. Даже одно упоминание об этом грозит строгим наказанием.
- А вы сами как думаете, сколько их было? - спросил я, настойчиво возвращаясь к предыдущему вопросу.
- Пять или семь?
- Я при исполнении, - замялся чернобородый. И я не стал больше настаивать.
- А чем занимаются жители этого дома?
- Ну, всем тем же, что и жители других: родят детей, едят, пьют, смотрят телевизор, который им показывают по специальному каналу, потому что они никогда не выходят из дому и общение с внешним миром может на них пагубно отразиться.
- А вы общаетесь с внешним миром? - спросил я.
- Конечно, - самодовольно ответил чернобородый. - Я же совсем другое дело.
Но в чем это дело, не пояснил.
- А где же работают жильцы? Основное их дело в чем?
- А кто где. Но с обязательным условием - не покидать пределов строения.
- Что же, они изготавливают нечто такое, что потом обменивают на...
- Да. Дело все в том, что нашего дома на этой площади все боятся. Попробуй не обменять кусок плохо отесанного бревна или старую паклю на что-то стоящее под угрозой оружия.
Да, - согласился я, - под угрозой оружия я и сам бы наверное, отдал вам, да не за паклю, а просто так, все, что у меня есть.
- Но вы меня немножко перебили... А впрочем, как хотите, можете задавать вопросы.
Естественный вопрос возник у меня сам собой.
- И что, никто не вздумал изменить форму своего существования?
- Почему же, были и такие, - сказал провожатый. - Вот кельнер, который вас обслуживал в кабачке, где мы познакомились, он тоже жил когда-то в нашем доме. Потом убежал, в него стреляли. Но не попали. Пытались притащить его силой - не удалось.
- Но, по-моему, он неплохо себя чувствует в этом кафе, зачем же его тащить назад в дом?
Мой собеседник не удостоил меня ответом.
- Или взять девицу, - продолжал он, - которую вы тоже видели. С трубой, помните? Она ведь и стихи пишет. И такие, знаете ли, стихи. Сидела у нас в чулане несколько дней. Не знаю, как ей удалось из него выбраться.
- Но она тоже не жалуется теперь на свою жизнь, - настаивал я.
- Не жалуется, - согласился мой спутник. - А может, и жалуется, не знаю. У нас, оттого что она сидела в чулане, ее все знали, а там она на своей трубе сыграет раз-другой, да и все. Кому такая свобода нужна!
- Значит, вы все-таки сами считаете, что в вашем доме со свободой не густо?
- Ну почему же! Сейчас, пожалуйста. Вот обратите внимание, - и он сделал жест рукой, приглашая меня осмотреть стены коридора, по которому мы шли, сплошь испещренные всякого рода надписями, явно направленными против сегодняшнего хозяина.
- А как сам к этому относится?
- А он их почти не видит, потому что редко бывает в доме. Он ходит по площади вместе со своей женой, размышляя, что бы еще перестроить в нашем доме.
- А что у вас вообще можно перестроить? У вас же очень мрачно, - сказал я.
- Конечно, но это стиль нашего здания, экзотика, если хотите. Заметьте, вы все-таки предпочли осмотреть наш дом, а не любой другой, имеющийся на этой площади.
- Да уж, - сказал я, вспоминая, что левый ботинок, носок, ну, конечно, и правый придется теперь выбросить.
Страшный крик в это мгновенье остановил меня. Но не моего собеседника.
- Что это? - в испуге спросил я, хватая его за рукав.
- Не обращайте внимания, - сказал мой собеседник. - Это семейная вражда. Раньше они делали это тихо, чтобы не мешать прошлому хозяину, он не любил шума, ну, а поскольку новому хозяину сейчас все равно, вот они и кричат.
