Так и в раковой опухоли. В каждом органе должно быть много типов клеток. Они должны быть в сотрудничестве, должны уступать друг другу. И вдруг одна из клеточных колоний сходит с ума. Она начинает расширяться и вытеснять все остальные. В итоге орган, пораженный раком, теряет свои функции, умирает человек, а вместе с ним и эти бездарно здоровые клетки.
Так вот, плоть — это и есть раковая опухоль души. Когда нечто само по себе законное, но низшее, начинает давить на душу. Повторяю, что православие считает законным половое влечение в человеке. Но одно дело — пёс на цепи у меня во дворе, а другое — этот же пёс, залезший четырьмя лапами на мой обеденный стол и пожирающий мой обед вместо меня. Вот здесь надо сказать: «Место!».
Итак, человек, который понял, что у него есть душа, дальше должен решить: «Где я сам? С какой из фракций я себя идентифицирую? Где тот, который настоящий я? Я — это моя социальная маска? Или моё тело? Или моя душа? Или мой дух?». Кстати, дух — это то, что влечёт за пределы человека, то, что влечёт человека к Богу. Так вот, труд самопознания — это труд самоопознавания, самоидентификации. А затем — дисциплинирование себя в направлении на главную цель.
Но начинается все — с бунта.
Русские переводчики отчего-то оставили название города повстанцев без перевода — «Зион». Что является такой же глупостью, как если бы в русском переводе фильма Мэла Гибсона «Страсти Христовы» действовал персонаж по имени «Джизас». Тот, Кого по английски зовут Джизас, а по французски — Жезю, по русски все же именуется Иисус. Так же английское Зион и немецкое Цион должно быть передано по русски как Сион. И это еще одна прямая отсылка к Библии. То, что бунт в «Матрице» носит религиозный характер, видно уже из названия сообщества восставших.
Сион — гора в центре Иерусалима. Это место Тайной Вечери, место успения Божией Матери, место погребения царя Давида. Именно в давидовом «Псалтыре» Сион становится символом верности и сопротивления. Одна империя за другой «асфальтировала» и «зачищала» Израиль, но память о завете с Богом возвращала народ Израиля в историю. И эту память о своем Боге пленники связывали с Сионом — «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе» (Пс. 136, 1). «Надеющийся на Господа, как гора Сион, не подвигнется: пребывает вовек» (Пс. 124, 1). «Когда возвращал Господь плен Сиона, мы были как бы видящие во сне. Тогда уста наши были полны веселья, и язык наш — пения; тогда между народами говорили: „великое сотворил Господь над ними!“ Возврати, Господи, пленников наших, как потоки на полдень. Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью» (Пс. 125, 1–5).[9]
Но в первой серии эти намеки на Библию остаются почти случайными и даже провокационными, почти кощунственными (имя любовницы Нео — Тринити — означает Троица).
Первая серия снята с очевидно буддистскими акцентами. Хотя ее основной тезис («Проснись и смотри!») общерелигиозен, но есть типично буддистская радикальность в аранжировке этого тезиса. Да, все религии мира говорят, что нельзя доверять обычным ощущениям. Но мера нашей обманутости оказывается разной по представлению разных религий. Христианство полагает, что человек может очень серьезно обманываться, но все же сам человек не есть обман и мир не есть иллюзия. Уже на первой странице Библии мы читаем, что «увидел Бог, что все, что Он создал, хорошо весьма».
В буддизме, напротив, наш обман всецел. По первой серии «Матрицы» проходит идея тотального обмана. Весь мир, в котором жил Нео, придуман от начала ло конца. И весь он должен быть разрушен. В этом смысле первая серия «Матрицы» несёт в себе скорее буддистские мотивы, нежели христианские. А также ещё гностические.
Гностики — это первые еретики христианской истории. Пространство их деятельности — первые три столетия нашей эры. Гностики наследуют античное убеждение в том, что космос — это порядок. Слово «космос» восходит к глаголу «космео» — украшаю (отсюда, кстати, происходит и слово «косметика»). Античного грека порядок радовал. Перед лицом своей смерти он утешал себя тем, что для всего есть свое место в расписании жизни. Да, люди умирают, но и листва падает осенью, а всеной родятся новые листья. Так и мы умрём, но наш город будет бессмертен в наших детях… А затем эпоха маленьких, соразмерных человеку городов прошла и настало время империй. Александр Македонский, потом — Римская Империя. Культура полисов, маленьких обжитых городов, в которых мнение каждого гражданина что-то значит, обрушилась. Люди чувствуют свою заброшенность в огромных колесах империи. И начинает пробуждаться тоска о человеке. Уже у Вергилия идёт тема бренности человеческого существования, необеспеченности, потерянности человека. Евангелие говорит, что человек сам выбирает свой путь. Не от народа, не от государства, а от него самого зависит его вера, его самопознание и его будущее. Гностики согласились с этой христианской интуицией. Они согласились, что человеческая личность — уникальна. Человек — не просто сумма космических взаимодействий. Гностики вместе с христианами напомнили человеку «Ты — родом не из космоса!». По отношению ко всему космосу мы — инопланетяне. Как пел Александр Галич, «А живем мы в этом мире послами не имеющей названья державы».
Но сохраненная гностиками античная идея космоса как порядка меняет оценочный знак. Гностики говорят: «Да, космос это порядок, но это порядок тюрьмы. Это — концлагерь. В этом порядке для тебя, человек, нет места. Ты должен убежать из этого космоса, разрушив его оковы».
Христиане же говорят, что космос надо не разрушать, а преображать. Христос приходит в мир не для того, чтобы вырвать нас из мира, а для того, чтобы бросить сюда зерно, которое преобразит этот мир. Пафос гностиков — пафос бегства. Пафос канонического христианства — пафос преображающей исторической работы, пафос расширяющегося Богочеловечества.
Так вот, в первой серии «Матрицы» слишком мощный импульс мироразрушения и мироотрицания, и потому религиозный мотив первой «Матрицы» приходится характеризовать как скорее гностический, нежели христианский.
Однако, во второй серии акценты начинают меняться.
Не только я заметил различие интонаций первой и второй серий В ноябре (еще до выхода третьей серии) пошел я по утреннему Барнаулу в поисках более-менее приличного места для завтрака. Искомое место обрелось в местном ЦУМе. Набрал на поднос кофе и каких-то бутербродиков и осматриваю зал, выбирая, где сесть. Нормальный человек в таких ситуациях выбирает столик посвободнее. Ну, а у меня есть свои миссионерские завороты, и я высматриваю, с кем можно за завтраком поговорить, «чью душу спасти».
Смотрю — сидит паренёк студенческого вида и читает книжку с явно буддистскими картинками. Ну, думаю, парень, твоя карма тебя сегодня здорово подвела. И подсаживаюсь к нему. Вскоре наш разговор переходит к «Матрице». Оказалось, что наши восприятия этого фильма совершенно совпадают. Он сказал, что ему, как буддисту, первая серия очень понравилась, а вторая, на его взгляд, гораздо хуже — «в ней есть что-то небуддистское». Оказалось, что не только я, христианин, почувствовал различие мотивов первой и второй серии «Матрицы», но и буддист тоже это уловил. Другое дело, что он еще был слишком молод, чтобы ословесить эту свою верную интуицию.
Так что же во второй «Матрице» небуддистского?
Первая новая черта: Космос буддизма находится в движении безначальном (и в этом смысле беспричинном) и бесцельном. Но во второй «Матрице» причинность оказывается телеологической: нечто создано и действует потому, что предназначено именно для этого действия. Недостаточно объяснения кармического: «потому, что». Требуется объяснение, предполагающее Замысел: «для того, чтобы».
Вторая не-буддистская сюжетная линия второй «Матрицы»: идет спор о человеке. Может ли человек, клонированный машинами, вскормленный ими и ими же запрограммированный, сохранить в себе источник свободы? Люди сами зачернили и небо и свои души (см. «Аниматрицу»). Машины усугубили их несвободу.[10]
Как говорил Борис Пастернак, «Вечность, быть может, — опаснейший из мятежников». Бог Библии свободен от законов космоса и уж тем более от законов, которые создает себе человеческая стая. Поэтому Вечность может бунтовать против порядков, сложившихся во времени (и в «карме»).
То, что в человеке от такого Бога, может и его сделать свободным бунтовщиком.
Главный вопрос второй «Матрицы» — вопрос о свободе человека. Сам бунт Нео — свободен или нет? Или это средство для перезагрузки и обновления самой системы, самой Матрицы. Запрограммирован бунт Нео или нет?
Сама постановка этого вопроса мгновенно возвращает фильм «Матрица» в поле христианской культуры. Для любого человека, воспитанного в европейской, христианской культуре, естественно останавливать поток религиозной мысли и проповеди встречным вопросом: а как совместить свободу человека и существование Бога? Если есть Бог, как можем быть мы? Если есть Его всемогущество, что значит наша свобода?
