Н.Ш. Подчас наши самые благие порывы остаются известными только нам самим — и с точностью до наоборот воспринимаются другими… Как Вы относитесь к тому месту в воспоминаниях А.И. Солженицына, где он пишет о встрече с Вами в ЦК КПСС?
И.Ф. К сожалению, тогда и потом я столкнулся со многими случаями непонимания моих возможностей, и это используется зачастую и поныне против меня. Может быть, и я во многом здесь виноват, так как о ряде фактов я все время молчал. Против меня используется, например, небольшой абзац в книге А.И. Солженицына "Бодался теленок с дубом", в котором он говорит, что один раз был в здании ЦК КПСС, и его принял я, сказав, что считаю не совсем правильным и моральным даже по отношению к молодежи все внимание сосредоточивать на ошибках нашей истории. Поскольку в этой книге А.И. Солженицын односторонне изобразил позиции и не только таких людей, как я, — в частности, А.Т. Твардовского — я не считал нужным вспоминать о моей роли в публикации статьи Ю.Ф. Карякина о нем, о том, что по ходатайствам последнего, а также Ж.А. Медведева, я старался (правда, безуспешно) решить с помощью П.Н. Демичева многие вопросы, связанные с публикацией ряда произведений А.И. Солженицына (в частности "Ракового корпуса"), переселением его в город 0бнинск и др. Да и сама встреча была организована мною для этого, причем А.И. Солженицына должен был принять в ЦК П.Н. Демичев. Однако в последний момент все переменилось, и он поручил это сделать мне. Конечно, я сразу понял, что это ход со стороны руководства ЦК, но не стал отказываться. Понял я и другое: меня будут прослушивать, что и подтвердилось после моей встречи с А.И. Солженицыным. С учетом этого я и построил свою беседу с ним, всячески подчеркивая, одновременно, свои симпатии к нему как писателю, причем в особенности большое значение я придавал в это время его небольшому, но необычайно сильному и близкому мне произведению "Матренин двор". Ведь и у меня на родине был такой "Татьянин двор" — моей двоюродной сестры и др. Впрочем, это особая и очень личная тема, о которой, может быть, я еще расскажу когда-нибудь. Если не будет так тяжело вспоминать все это: я ведь не писатель.
Так вспоминаю о встрече с А.И. Солженицыным, для которого я был и остался "твердокаменным партократом", представителем тоталитарной системы, хотя я уже рассказал о предшествующей своей жизни и умонастроениях. Я не хочу приукрашивать себя, а тем более оправдываться. Да и в чем? Я и сейчас очень со многими идеями и взглядами А.И. Солженицына не согласен. Например, о судьбах России, и я сказал об этом в интервью итальянской газете "Реппублика".
Но есть во всем этом и еще один подтекст: когда я беседовал с А.И. Солженицыным, я уже начал работу над своей книгой "Генетика и диалектика". Так что, вопрос был для меня больной: погружаться ли настолько в критический анализ истории советской генетики, не лучше ли больше уделить внимания решению современных проблем. Не только я, но и многие мои учителя (Б.А. Астауров в частности) считали, что теперь все в прошлом, и надо работать и работать, чтобы наверстать упущенное. Мы были глубоко разочарованы, поскольку за призывами "не ворошить прошлое" скрывался, как оказалось, идеологический расчет — реанимировать постепенно это прошлое, взять реванш за поражение во времена хрущевской "оттепели".
И это я почувствовал сразу же после появления в свет моей книги "Генетика и диалектика". Но в том-то и дело, что я ее делал совсем не так, как следовало из того, что я сказал А.И. Солженицыну: логика материала, углубление в историю, многие эмоциональные мотивы (знакомство со страдальцами — жертвами лысенкоизма и их близкими, учениками и др.) привели к превалированию исторического (в основном критического) материала, что и вызвало соответствующее отношение к моей книге официальных кругов, о чем я уже говорил в предыдущей беседе с Вами. Однако я в то время уже ушел из ЦК, хотя П.Н. Демичев очень этого не хотел (кстати, он знал о моей работе над книгой и ее направленности и одобрял ее, о чем я, естественно, потом молчал). А когда появилась критика в партийной печати, он не советовал отвечать на нее, говоря: "Вы же напечатали книгу, и это главное". Я часто следовал потом его совету. П.Н. Демичев предлагал мне (когда я начал говорить об уходе) должность заместителя заведующего отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС, затем меня очень звал в "Правду" тогдашний ее главный редактор М.В. Зимянин на пост своего заместителя по вопросам теории и науки (после моего отказа был назначен В.Г. Афанасьев). Я же в то время предпочел отстраниться от всякой связи с политикой вообще и тем более — партийной, поскольку увидел, что ее прогрессивный потенциал на данном этапе был исчерпан полностью. В 1967 году, после очередного выступления П.Н. Демичева по идеологическим вопросам, состоялось заседание Политбюро ЦК КПСС, где он был подвергнут критике даже за слабый "нонконформизм" его линии, и он капитулировал. Я распрощался с ним, после того, как на мои претензии П.Н. Демичев с обезоруживающей простотой сказал мне: "Что же Вы хотите, чтобы я ушел в отставку?". Я ответил: "Да!" и ушел сам, хотя и сохранил с ним добрые отношения. Я был назначен главным редактором журнала "Вопросы философии", и это произошло не сразу (постановление вышло, а потом было отозвано приближенным к Брежневу секретарем ЦК Кириленко), так как на этом посту я должен был сменить одного из "сталинских кадров" — М.Б. Митина, которые опять стали входить в силу. Конечно, этого никогда бы не произошло, если бы к этому времени уже вышла моя книга "Генетика и диалектика". (Помощник Брежнева, который поставил его факсимильную подпись на постановлении ЦК о моем назначении главным редактором журнала "Вопросы философии", как раз и организовал потом критику книги.) Но об этом я уже рассказал в своей беседе с Вами в связи с 50-летием журнала "Вопросы философии" (см. № 6 за 1997 год). Подчеркну только, что мы всегда добивались продвижения вперед в постановке новых проблем в условиях, когда отсутствовала подлинная свобода мнений, преследовалось инакомыслие, — через дискуссии, диалог. Это, кстати говоря, истинно философский метод, в нем суть диалектики, если следовать в ее понимании античной традиции ("искусство спора"). И не правы те, кто сейчас оправдывает свое молчание в тоталитарное время (это, правда, не относится к сталинским временам) только внешними условиями: тем самым они снимают с себя личную ответственность. Правда, я всегда говорил, что негодной является та система, в которой, чтобы оставаться просто порядочным человеком, надо быть героем. Но это — к слову, так как у нас есть еще в запасе "философское лукавство" и много других способов не молчать и…не попадаться, стараться, как мы говорили, "охмурить" наших "кураторов". Если, конечно, не принимаешь крутые решения, связанные с открытым разрывом: выходом из партии, выездом из страны и пр., что с известными оговорками, я всегда допускал (правда, не по отношению к себе) и соответственно отнесся, например, к действиям А. Зиновьева, хотя у меня было и много обиды на него. Но это уже — чисто личное, и я ведь не считаю себя непогрешимым. У меня много грехов, я много ошибался и был несправедлив, слишком ригористичен, может быть, к людям в молодости, так что сейчас можно и покаяться. Жизнь v меня была тяжелая с детства, которое перепахала война и связанные с ней лишения и недетские заботы (в 12 лет я начал работать, пропустив более года учебы). Она закаляла меня, но и делала самого ''тяжелым", хотя мои друзья и близкие не вполне согласны со мной в этом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
