- Да.
- Сколько их?
- Два.
- Там был третий. - Они подошли к шкафу. - Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.
- Звали, товарищ начальник? - Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.
- Скажите, у покойного были хорошие вещи?
- Да вон их сколько, целая гора.
- Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.
- А то как же, он одевался здорово.
- Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?
- Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.
- Этот?
- Он самый.
Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.
"Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.".
- Приобщи к делу.
- Есть! Нашел! - крикнул Платонов. - Муравьев!
Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.
- Я смотрю, - возбужденно говорил Платонов, - вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.
- Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.
Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.
Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.
- Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?
- Около девяти.
- Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.
- А зачем нам это?
- А если он был не один?
- Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! - крикнул Платонов оперуполномоченному. - Позови Климову.
Дворничиха пришла минут через пять.
- Звали?
- Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?
- Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.
- Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? - спросил Платонов.
- Вера Симакова.
- Она во сколько открывает?
- В девять.
- А приходит-то раньше.
- Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит...
- Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, - вмешался Муравьев, только скоренько, ладно?
БЕЛОВ
Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.
Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.
Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.
- Вот она, керосинка, - сказала Климова.
- Благодарю. Вы можете идти, - ответил Сергей.
- М-может, еще чего...
- Тогда вас вызовут. - Он толкнул набухшую дверь.
В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.
- Давай бидон и талоны, - хрипло крикнула она, - а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.
- Милиция. - Сергей достал удостоверение.
- Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.
- Я по другому вопросу.
- Ну давайте. - Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.
- Вас зовут Вера?
- Вера Анатольевна Симакова.
- Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?
- Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?
- Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?
- А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?
- Почему барыга?
- Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.
- Убили, это правда, но не он.
- Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.
- Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?
- Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной...
- Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.
- Ну а из незнакомых военный шел.
- Какой военный?
- Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.
- Такая, как у меня?
- Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.
- Папаха!
- Вот точно, папаха.
- А какие у него были погоны?
- Известно, золотые.
- Вы в темноте разобрали?
- Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.
У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:
- Он один был?
- Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.
- Вы бы могли его узнать? - еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.
- А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: "Ты чего же, ирод, делаешь?" А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.
- Ну а дальше?
- А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.
- Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.
- Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.
Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.
Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З.
ДАНИЛОВ
Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман "Петр I" будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.
У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.
- А, отпускник, - обрадованно сказал он, - гуляешь?
- Дышу.
- Это правильно.
- Что случилось?
- А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.
- Ну, что стоим, пошли в дом.
- Пошли, пошли, посидим поговорим. - Голос начальника был неестественно весел. - Ты мне скажи, Данилов, - продолжал он, - отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.
Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.
