Опять Костя был прежний: веселый, общительный, ласковый.
Мать смотрела на него с чувством облегчения. А мыслями нет-нет и возвращалась с невольной жалостью к сердитой девчонке, чье сердце переполнено горем и жаждой мести.
Начались экзамены. Юлька не появлялась.
— Что-то Юльки совсем не видно? — как-то спросила Александра Николаевна.
— У нее ведь тоже экзамены, — Костя отвел глаза, нахмурился.
Но вскоре лицо его опять просветлело. Он задумался о чем-то, и мать догадывалась, что Юльке не было сейчас места в его мечтах.
* * *
Костя учился на втором курсе Электротехнического института, когда Александра Николаевна однажды спросила его:
— А помнишь Юльку? Она ведь уже тоже кончила школу. Поступила куда-нибудь, не знаешь?
Сын посмотрел на нее странно. Помолчав, ответил, глядя в сторону:
— Почему бы мне не знать? Она учится в нашем институте. На первом курсе.
— Неужели?
— Представь себе! А почему бы и нет? Кончила школу с золотой медалью и поступила.
Он сразу заговорил о чем-то другом. Потом пришли мальчишки, и она забыла о своем вопросе.
Как когда-то школьники, теперь их комнату заполняли студенты. Бывали и студентки. Случалось, украдкой рассматривая особенно понравившуюся ей девушку, мать думала: «Когда-нибудь, позднее, вот такую бы Косте жену!»
После третьего курса Костя ездил на целину убирать урожай.
Осенью, в толпе родителей, Александра Николаевна стояла на товарной станции, напряженно вглядываясь вдаль. Едва брезжил рассвет. Высокое небо над железнодорожными путями нежно зеленело. Рельсы, освещенные у станции редкими фонарями, убегали во тьму.
— Идет поезд! Идет! — заговорили кругом.
Уже приближалась длинная вереница товарных вагонов. На ходу спрыгивали и бежали вдоль путей фигуры в ватниках, в кепках, в платочках.
Мать вглядывалась в мелькавшие перед ней загорелые дочерна, обветренные молодые лица. Да где же Костя? Шум, толчея — она совсем растерялась.
Он сам нашел ее в толпе, налетел сзади, обнял, сильный, большой.
— Какой ты лохматый! Не стригся ни разу?
Небритая щека сына колола ее губы. Опять он с ней, ее возмужавший, потрудившийся мальчик!
Вместе с матерью Костя заново переживал свое «целинное житье», разглядывая фотографии. Их было много. Не пожалели Костя с товарищами пленки. Мельком Александра Николаевна заметила, что одну пачку фотографий, завернутую в бумагу, Костя, не разворачивая, убрал в ящик письменного стола. Но, поглощенная рассказами сына, она не поинтересовалась свертком.
Через несколько дней, занимаясь уборкой, мать хотела задвинуть открытый ящик письменного стола. Ящик застрял.
«Вот неряха! Хаос какой-то из тетрадей, бумаг, снимков…» Она совсем выдвинула ящик, чтобы прибрать в нем. Сверху лежал сверток с фотографиями. Александра Николаевна развернула бумагу.
Растрепанная девушка глянула на нее большими темными глазами. Стоит под деревом в ковбойке и брюках. На другой фотографии та же девушка хохочет, закинув голову. Зубы на загорелом лице блестят, как у негра. Какое знакомое лицо, особенно глаза… Боже мой, да ведь это Юлька! Ну конечно, это она! Прическа с нелепым названием «мальчик без мамы». Остригла, значит, свои длинные косы! Выросла, повзрослела. Еще бы, три с лишним года прошло. Пожалуй, в девятом классе Юлька была красивее. Теперь у нее рот как-то больше. Сильнее выступают скулы. Может быть, оттого, что она похудела?
Александра Николаевна взволнованно перебирала снимки. На всех — Юлька. Сидит задумчивая на куче кирпичей. В ковбойке с расстегнутым воротом, со спустившимися на глаза волосами, замахивается пустым ведром. Отбивается, что ли, от кого? Да просто дерется. Видно, и теперь она такой же «смерч», как называл ее когда-то Петр Терентьевич. Надо будет написать Евдокии Акимовне письмо. Петр Терентьевич ушел на пенсию, и месяцами старики живут теперь у сына в Новосибирске. Наверно, совсем туда переедут.
А почему эти карточки отложены? И почему Костя их не показал ей?
С чувством обиды Александра Николаевна аккуратно завернула фотографии и положила их на прежнее место.
А в тот же вечер Юлька явилась га своим фото.
Изящная девушка с модной прической. Одета скромно: темное платьице с белым воротничком. Держится сдержанно, со спокойным достоинством. Ишь ты, какая голубица получилась из шалой Юльки! Что она пережила, передумала, перечувствовала за эти годы, что так изменилась?
Александра Николаевна не скрывала своего любопытства. Рассматривала Юльку внимательно, улыбаясь ей с приязнью и невольно все время сравнивая ее с той девчонкой.
Нет, неверно, что девятиклассницей Юлька была красивее. Миловидное личико стало резче, как-то определилось, но сколько в нем какого-то раздумья… И глаза другие. В них меньше откровенной радости, почти щенячьей, и сумрачности меньше… Они просто не так наивны теперь. Голос, по-прежнему низкий, стал мягче, глубже, богаче интонациями.
На вопросы Александры Николаевны Юлька отвечала с вежливой и приветливой сдержанностью.
Да, конечно, братья выросли. Младший — и то уже в шестом классе. Сашка кончает школу. Очевидно, придется ему поработать на заводе, а потом уже поступать в институт: теперь полагается иметь двухгодичный производственный стаж. Мама и папа здоровы, работают. Бабушка — бедная! — умерла в прошлом году.
Юлька сидела за столом, небрежно перебирая фотографии. Что-то тоненькая пачка у нее в руках. Разве столько Юлькиных снимков лежало в ящике?
— Ты совсем стала большая, Юля, — сказала Костина мать.
Девушка подняла на нее огромные глаза.
— Время идет…
Александре Николаевне почему-то стало грустно.
Костя сидел на диване, закинув ногу за ногу и улыбаясь неопределенно. И вдруг она подумала, что, наверно, и сын ее за эти годы изменился неузнаваемо, только она этого не замечает, видя его ежедневно.
«В сущности, далеко не все я знаю о нем. Приходит, уходит… Все главное в его жизни давно не здесь, не дома. Рассказывает, может быть, десятую долю того, что его занимает…»
От этих мыслей настроение у Александры Николаевны испортилось. Она почувствовала себя постаревшей, может быть, не такой уж и нужной сыну… Когда пошла ставить чайник, даже туфлями домашними зашаркала.
Некоторая скованность, неловкость улетучилась с приходом Сережи Кузнецова.
Теперь Сережа появлялся у них гораздо реже. Он учился на геологическом факультете университета, каждое лето проводил в экспедициях. Пути их с Костей разошлись, но, хоть временами подолгу не виделись, они по-прежнему дружили.
— Люлька! — воскликнул Сережа с изумлением. — Это ты или не ты?
— Перед тобой проклятье рода человеческого — факт! — прогудела Юлька, раздувая ноздри, и вскочила так стремительно, что в буфете задребезжала посуда.
Сережа смутился, малиново покраснел. Костя засмеялся.
Сама Юлька испуганно прикрыла рот ладошкой, виновато покосилась на Александру Николаевну:
— Ой, у вас ничего не разбилось?
Весь вечер Юлька подшучивала над Сережей. На Костю не обращала внимания, даже спрашивая его о чем-нибудь, не глядела на него.
— Каким ты был, таким остался, — фальшивя, пропел Сережа. — Юлька, ты — бес!
— Я самое кроткое, самое тихое и беззащитное существо, — сказала Юлька. — Одни женоненавистники, типа некоторых геологов, этого не замечают.
Но в Юлькину кротость уже и Александра Николаевна не верила, хотя не менее пяти минут выражение покорности не сходило с Юлькиного лица. Потом снова его овладело неудержимое веселье. А немного погодя она с сосредоточенно деловым видом играла с Сережей в шахматы.
— С кем ты тягаешься, Юлька? — ласково сказал Костя. — У Сергея первая категория по шахматам.
— А я и не сомневаюсь, что проиграю, — спокойно отозвалась девушка. — Но интересно — как.
— Ты, кажется, стала вдобавок философом, — заметил Сережа. — Шах твоему почтенному королю! Безумству храбрых…
— Главное — бороться и не сдаваться. Лучше погибнуть, чем сдаться! — Какой-то свой, только ей понятный смысл вложила Юлька в эти слова. Произнесла она их необычным тоном, и такая неподдельная грусть и как бы насмешка над собой промелькнули в ее задумчивом взоре, что Александра Николаевна чуть не спросила: «Ты что это?» Оглянулась на сына: заметил ли? Ведь весь вечер Костя не спускал с Юльки радостных глаз.
Не раз шевельнулась у матери тревожная мысль: «Уж не влюбился ли опять? Но ведь теперь она к нему совершенно равнодушна. И не посмотрит…»
После этого вечера Юлька за целый год появлялась у них всего раза три, всегда в компании и каждый раз — другая. То тихая до робости, то шумно-веселая, то сердитая, сумрачная, хмурая. Что за девушка — не поймешь ее совсем. И одевалась она то с подчеркнутой скромностью, то вызывающе модно, то вообще кое-как, точно забывая, что на ней надето.
