со вкусом, развалясь в полинялом кресле, рядом на столике – чашечка кофе, пепельница и пачка «Мальборо». Говорит не торопясь, тщательно модулируя интонации. Разницу между обратимыми и необратимыми процессами объясняет, ссылаясь на Евгения Шварца: «один мой друг, Женя Шварц – ну вы должны его знать!». Оказывается, Шварц мечтал об атомной бомбе наоборот. Такой, чтобы от ее взрыва в пустыне вырастали сады, прекрасные здания, целые города. Но, к сожалению, процесс взрыва относится как раз к необратимым...
С третьего курса началась работа на кафедре. Студенты, аспиранты и сотрудники работали увлеченно, допоздна, иногда оставались на ночь – ночью меньше прыгало напряжение в сети, не трясли землю электрички, и вообще было меньше помех для оптических экспериментов. На кафедре Артем научился обращаться с оптикой, юстировать лазеры, паять медяшки и – кое-как – стекло, работать на станках – фрезерном и токарном, собирать электронные схемы, и определять, каким напряжением его долбануло, ориентируясь по тому, какие слова он при этом произнес: при напряжении до 110 вольт обычно удавалось обойтись общеупотребительной лексикой. И здесь ему повезло – аспирант, работавший на кафедре до него, за годы аспирантуры успел только соорудить огромный, четыре на полтора метра, оптический стол, массивность которому придавала сварная железная рама и два кубометра бетона, собственноручно этим самым аспирантом замешанного и залитого. Руководитель группы был по совместительству секретарем диссертационного совета, так что материал для амортизации стола долго искать не пришлось – под него подложили несколько сотен кандидатских авторефератов.
Кстати, пайка стекла – вообще великое искусство. Уже потом, в Оптическом институте, мастер этого дела К., работая с горелкой, обычно заставлял тех, кто оказывался рядом, что-нибудь подержать. Через пятнадцать минут держания народ, изныв от скуки, начинал давать умные советы. И тогда К., глядя поверх очков, строго произносил: «Штатив не должен быть разговорчивым! Штатив должен быть молчаливым!»
А еще на физфаке были дальние стройотряды, которые выезжали работать в Коми и на Ямал. В них попадали не по принудительной комсомольской разнарядке, как это было принято повсеместно, а по конкурсу с жестким отбором. Решение о том, куда едет отряд – в дальние края или в Ленобласть, - тоже принималось на конкурсной основе, с учетом прошлогодних заслуг. В Ленобласти заработать было нереально, к тому же непрерывно доставали всяческие инспекции и проверки, следившие за тем, чтобы стройотряд ничем не отличался от пионерского лагеря. В дальних отрядах пахали по 12-13 часов в сутки с одним выходным в неделю, – строили, копали, прокладывали железные дороги. Артем, не отличавшийся крепким здоровьем (поехать в отряд он смог только потому, что подделал медицинскую справку, нарисовав на типовом бланке печать синим карандашом), первую неделю в комяцком таежном поселке на берегу Печоры мечтал только о том, чтобы каким угодно образом свалить от непосильной изматывающей работы, мозолей до крови, комаров, слепней и мошки. Особенно кошмарна была первая ночь: студентам выдали только что продезинфицированное какой-то удушающе вонючей отравой постельное белье, и Артем всю ночь провел, то задыхаясь под ядовитым одеялом, то высовываясь из него навстречу черному облаку комарья.
Но постепенно он привык, освоился, мозоли окаменели, спина покрылась черным загаром, и комары отстали – правда, к осени активизировалась мошка, прогрызающая дырки в коже и постоянно залетающая в рот и в глаза. Он научился таскать бревна, подложив под них на плечо пилотку, орудовать топором и бензопилой, и более-менее равномерно в течение тринадцати часов в день кидать лопатой песок, месить бетон, а после отбоя еще бегать на свидания, возвращаясь под утро. Впрочем, это умеют многие, но во второе стройотрядовское лето Артем усвоил искусство спанья на лопате. Это было посреди тайги, где его бригада ремонтировала узкоколейку. После обеда, который привозил специальный локомотивчик, оставались полчаса, а поваляться, особенно в дождь, было негде – кругом мокрый песок, рельсы, и полузаболоченная тайга. Тогда и придуман был гениальным товарищем Валеркой способ спанья на ручке лопаты – на боку, вдоль, подложив под себя собственный локоть, и балансируя во сне.
Бетономешалок в комяцких поселках не было в принципе, раствор месили в огромных чанах штыковыми лопатами на железных рукоятках. Чтобы смыть с себя бетон, после работы, уже в темноте, купались в Печоре. Для этого нужно было быстро, как только возможно, пробежать через полосу леса, на бегу стаскивая с себя одежду, не замедляясь, прыгнуть в ледяную воду, а потом повторить все в обратном порядке. Любое промедление в таежной зоне было чревато опухшей физиономией и конечностями.
За две недели до отъезда из первого стройотряда трех друзей – Леху, Олега и Артема перебросили из Знаменки в Комсомольск-на-Печоре, в выездную бригаду. Суть этого мудрого решения командования стала понятна, когда они добрались до места: половина бригады болела дизентерией, а потому никак не могла ходить на работу. Собственно, не только на работу - они оккупировали все уличные деревянные сортиры в поселке, и не могли отойти от них даже на пять минут. Врач Женя, выпускник славного санитарно-гигиенического института, чудесно умел махать лопатой на железной рукоятке, перемешивая и раскидывая бетон (ни одна рубаха не выдерживала движений этих могучих мышц дольше недели), но этот случай был явно вне его компетенции. Скормить страждущим по пачке энтеросептола - все, что он мог. По идее, он был обязан сообщить в штаб об эпидемии, но тогда всю бригаду, а то и отряд заперли бы в карантин - и прощай, стройотрядовский заработок, на который мы все собирались существовать целый год. Для троих друзей не нашлось места в общежитии, и их поселили в недостроенном бараке. Крыша там была, а вот двери не было. Электричества и мебели тоже. Но на полу лежал вполне мягкий слой строительной пыли и мусора, на который можно было кинуть спальные мешки. Вообще в отряде был строжайший сухой закон, действовавший все лето (кроме, конечно, Дня Строителя и отвальной, во время которых студенты оттягивались разом за все), но троица решила, что в обстановке эпидемии, да еще и в продуваемом насквозь темном бараке не пить просто преступно и глупо.
Надо сказать, водка воркутинского разлива – это отдельная песнь. В том смысле, что с этой жидкостью никакой дизентерии не надо, и будильника тоже. Вечером выпиваешь стакан – в пять утра просыпаешься, как штык, вскакиваешь и бежишь, перескакивая через штабеля бревен и трубы теплотрасс, и следующие полчаса проводишь в глубоких раздумьях. Но зато ни одна палочка и ни одна бактерия в таких условиях не выживает, это факт. И наши герои не заболели.
