— Господь видит — нету! — ответил капитан. — Очень хотел поесть. Но не имей.
— Очень хорошо. Мой имей, — сказал матрос. — Твоя идет сюда. Очень много кофе, очень много банана. Другая люди тоже идет сюда.
— Пожалуй, мы заглянем на минутку, — сказал капитан, и все трое торопливо перешли по доске на судно.
Там им пожали руки, освободили место у миски, пиршество в честь новоприбывших дополнили оплетенной бутылью патоки, с бака принесли аккордеон и многозначительно положили рядом с певцом.
— Скоро, — сказал капитан, небрежно тронув инструмент, и принялся за длинный душистый банан, расправился с ним, поднял кружку с кофе и кивнул матросу, с которым вел переговоры. — За твое здоровье, дружище, ты делаешь честь южным морям, — провозгласил он.
С отвратительной, собачьей жадностью они насыщались горячей пищей и кофе, и даже клерк немного ожил, глаза его заблестели. Чайник опорожнили, миску опустошили; хозяева, прислуживавшие им с веселым гостеприимством полинезийцев, поспешили подать десерт — местный табак и свернутые в трубочку листья пандануса вместо бумаги, и через минуту все сидели кружком и дымили, как индейские вожди.
— Когда человек завтракает каждый божий день, ему не понять, что это такое, — заметил клерк.
— Следующая проблема — обед, — проговорил Геррик и вдруг со страстью добавил: — Как бы я хотел быть канаком!
— Одно я знаю твердо, — сказал капитан, — я дошел до точки. Я скорее повешусь, чем буду еще гнить здесь живьем. — С этими словами он взял аккордеон и заиграл «Дом, милый дом».
— Перестаньте сейчас же! — закричал Геррик. — Я этого не могу вынести!
— Я тоже, — сказал капитан, — но что-то ведь надо играть, надо оплатить счет, сынок.
И он запел «Тело Джона Брауна» приятным мягким баритоном, затем последовал «Модник Джим из Каролины», потом «Рорин-храбрец», «Спускайся ниже, колесница» и «Дивная страна». Капитан щедро платил по счету, как делал и прежде; не один раз он покупал пищу за ту же монету у любящих песни туземцев, неизменно, как и теперь, вызывая восторг.
Он допел до середины «Пятнадцать долларов в кармане», вкладывая в исполнение много энергии и упорства, так как работа шла со скрипом, как вдруг среди матросов почувствовалось какое-то волнение.
— Капитан Том идет, — сказал, показывая рукой, матрос.
Трое бродяг, проследив за его рукой, увидели человека в пижамных штанах и белом джемпере, быстро шагающего со стороны города.
— Так это и есть тапена Том? — прервав пение, спросил капитан. — Не пойму, что он за птица.
— Лучше сматываться, — заметил клерк. — Мне он не нравится.
— Отчего же? — задумчиво протянул певец. — Чаще всего нельзя сказать так сразу. Пожалуй, я попробую. У музыки, ребятки, есть такое свойство — смягчать лютых тапена. А вдруг дело выгорит, и все завершится пуншем со льдом в капитанской каюте.
— Пунш со льдом? Мать честная! — сказал клерк. — Давайте что-нибудь такое, капитан, чтоб его забрало. Попробуйте «По лебяжьей реке».
— Ничего подобного, сэр! Тут пахнет Шотландией, — ответил капитан и отчаянно затянул «Давным-давно то было».
Капитан Том продолжал идти тем же быстрым, деловым шагом. На его бородатом лице, когда он враскачку прошел по доске, не отразилось ничего. Он даже глаз не скосил в сторону певца.
Мы с ним плескались в ручейкеС рассвета допоздна, —
звучала песня.
Капитан Том нес под мышкой пакет, который он и положил на крышу надстройки, и тут только он резко повернулся к бродягам и прорычал:
— Эй, вы! Проваливайте!
Клерк с Герриком, не соблюдая строгого порядка отступления, тут же бросились на берег по доске.
Певец, однако, отшвырнул инструмент и медленно поднялся во весь рост.
— Что это вы так разорались? — сказал он. — Мне что-то хочется поучить вас вежливости.
— Коли будете еще разевать свою паршивую пасть, — отозвался шотландец, — я покажу вам, где раки зимуют. Я кое-что слыхал про вас троих. Поверьте мне, вам тут недолго осталось шататься. Правительство держит вас на прицеле. Оно скоро на расправу со всякими проклятыми бродягами, надо отдать французам должное.
— Погодите, попадетесь мне на суше! — закричал капитан, а затем добавил, обращаясь к команде: — Прощайте, ребятки. Вот вы настоящие джентльмены! Самый разнесчастный среди вас выглядит на шканцах лучше, чем этот поганый шотландец.
Капитан Том не снизошел до ответа, с неприятной усмешкой он наблюдал за бегством незваных гостей и, едва последний из них сошел на берег, повернулся к матросам и велел им заняться грузом.
Бродяги бесславно отступали по берегу; первым шел Геррик, лицо его побагровело, колени тряслись, он был в бешенстве и близок к истерике. Он бросился на землю там же, под тем же пурау, где они дрогли прошлую ночь, громко застонал и зарылся лицом в песок.
— Не говорите со мной, молчите! Я этого не вынесу! — вырвалось у него.
Двое других в замешательстве смотрели на него сверху.
— Чего это он там не вынесет? — сказал клерк. — Позавтракал, и ладно. Я так до сих пор облизываюсь.
Геррик поднял пылающее лицо с безумными глазами.
— Я не могу попрошайничать! — выкрикнул он пронзительно и снова повалился ничком.
— Пора с этим кончать, — проговорил капитан, вдохнув воздух сквозь сжатые зубы.
— А что, по-вашему, виден конец? — насмешливо фыркнул клерк.
— Для него конец недалек, можете на этот счет не сомневаться, — возразил капитан. — Вот что, — добавил он более веселым тоном, — вы тут дожидайтесь меня, а я пойду проведаю моего представителя.
Он повернулся на каблуках и раскачивающейся походкой моряка зашагал к городу.
Вернулся он приблизительно через полчаса. Клерк дремал сидя, прислонившись к дереву; Геррик в прежней позе лежал на песке. Нельзя было понять, спит он или нет.
— Эй, ребятки! — окликнул их капитан со своей обычной наигранной бодростью, от которой порой становилось больно. — У меня есть мысль.
И он показал почтовую бумагу, конверты с марками и карандаши.
— Мы все можем послать домой письма почтовой бригантиной. Консул позволил зайти к нему и надписать адреса чернилами.
— Что ж, все-таки что-то новое, — заметил клерк. — Мне это и в голову не приходило.
— Это вчерашняя болтовня о возвращении домой меня надоумила, — пояснил капитан.
— Ну, давайте, что ли, — сказал клерк. — Попробую и я. — И он отошел подальше, туда, где лежало каноэ.
Двое других остались под деревом. Они то принимались писать, то вымарывали написанное; то сидели, уставившись на залив, покусывая кончик карандаша, а то переводили взгляд на клерка, который сидел в тени каноэ, упершись в него спиной, ухмылялся и кашлял, а карандаш его проворно летал по бумаге.
