— Он умер.
— Ну и что? Другие-то живы! Нет, серьезно, может, сосватаешь меня кому? Представляешь, соседями были в Москве, и по соседству будем тусоваться в Риме — это же классно, Машка!
Дождь за окном прекратился, ветер стих, и все плюсы сразу скакнули на улицу, выслушивать наивную чушь больше не было никакой нужды. Мария положила сотню под блюдце.
— Мы не станем соседями, Света. Я вернулась домой. Спасибо за компанию, пока, — и скоренько испарилась, оставив архитектора счастья с разинутым от удивления ртом.
До метро можно прошагать четыре квартала, а можно проехать остановку муниципальным транспортом. Поразмыслив слегка, Мария двинулась вперед: двигаться лучше, чем топтаться на месте.
Встреча со Светкой напомнила собственные мысли десятилетней давности. Тогда, в девяносто третьем, здесь угнетало все. Приторная вежливость занудных коллег, копеечная зарплата, вечно пьяная президентская рожа, от какой в оргазме трясся полупьяный народ, дефицит, кустарное барахло с ярлыками «Italy style» — все казалось имитацией жизни, ее грошовой подделкой. Пьетро послала навстречу судьба, а может, молитвы матери, мечтающей выпустить дочку из сумасшедшего дома, где слуги народа стреляли по народным избранникам, а сам одураченный народ возводил на пьедесталы подлецов. Она вспомнила мрачное пророчество отца, высказанное за одним из воскресных обедов, чтимых в семье как традиция.
— Попомните мое слово, — мрачно изрек цыганский потомок, наблюдая по ящику за сытым ловчилой, сладко поющим про новые ценности, — обдерут эти жохи страну, как липку, не пожалеют ни старых, ни малых. Моя бабка, которая запросто могла обмишулить любого, и в подметки нынешним не годится.
Любила ли она Пьетро? Конечно. Но больше, чем сам симпатичный брюнет, возбуждали адвокатская практика с приличным доходом, средиземноморский загар, прекрасная квартира на виа Националь, устрицы, подарки, черный «Крайслер», обручальное кольцо с бриллиантом — яркая упаковка, куда с головой нырнула осатаневшая от российской убогости москвичка. Поначалу все вызывало восторг и упоение новизной — роскошные витрины дорогих магазинов, улыбчивые лица, музеи, рестораны, итальянская кухня, южный темперамент, язык, на котором изъяснялся Леонардо да Винчи, яркое солнце, фонтаны. Холодная, голодная, сбитая с толку Россия становилась чужой, а Москва вызывала в памяти только шок от нелепой гибели родителей да тускнеющие воспоминания о друге детства. Молодая сеньора быстро изучила язык и свободно общалась теперь в магазинах, сумела приручить друзей мужа, воспылавших любовью к сибирским пельменям, очаровать итальянскую свекровь, ладить с соседями. Она вживалась в чужой организм, как инородный орган, вшитый в живую ткань. Потом неожиданно стало все раздражать. Жаркое солнце, кичливые витрины, осточертевшие макароны, ротозеи-туристы, громкий смех, беспричинные ухмылки, постоянное «si», назойливость продавцов, болтливость случайных встречных, мужнина занятость, любопытство свекрови — все коробило и наводило тоску. В домашней аптечке появились антидепрессанты. Открыто злиться было не на что и нельзя. Пьетро много работал, искренне веря в свой талант делать деньги, делать детей ему теперь стало некогда. Он рано уходил, поздно возвращался, засиживался в офисе по субботам, отсыпался воскресными днями, а вечерами снова тянулся к бумагам. Его жена говорила со стенами на трех языках, улыбалась собственному отражению в зеркале да целовалась с котенком, которого подарил занятой адвокат в надежде, что адвокатша будет меньше к нему приставать. После трех лет такой жизни Мария осатанела и пристроилась гидом в музей, после пяти у нее появился любовник. А в семье любовь незаметно подменилась содружеством наций, устроенным по принципу «не»: не вмешиваться, не вторгаться, не досаждать. Решение послать к черту итальянские красоты вызревало давно, поводом, как это часто бывает, случился сущий пустяк: измена Пьетро. Напрасно муж тогда дергался, застигнутый с поличным врасплох, — не потому оскорбленная жена решила уехать. Просто устала быть наедине с чужим миром, так и не ставшим своим. Ее надежда на счастье оказалась плохим поводырем: завела в тупик. Но та же надежда проявила себя хорошим спутником, сделав легким обратный путь.
Опасность обожгла внезапно, со спины, мгновенно прочистила от воспоминаний мозги, заставила напрячь зрение и мышцы, сунуть руку в карман за газовым баллончиком. Мария замедлила шаг, незаметно огляделась. Справа, у торгового центра сновал озабоченный народ, слева проносились по дороге машины, навстречу шла пара подростков, в руках одного был кожаный мяч, впереди девушка выгуливала потешного кокера в кепке — обычный осенний день, где каждому ни до кого нет дела. Откуда же тогда этот панический страх? В двух шагах от автобусной остановки притормозила машина, из допотопного синего «жигуленка» с заляпанным грязью номером выскочил молодой мужчина и резво зашагал к торговому центру. Черные джинсы, черная кожаная куртка, темноволосый, с внешностью, к какой никак не привыкнуть москвичам-ксенофобам. За брошенной «пятеркой» остановился автобус и, недовольно фырча на занявшего законное место нахала, открыл переднюю дверь, вытряхивая пассажиров из набитой утробы. Как в дурном сне наблюдала за всем Мария. Вот из автобуса выползла старушка и, опираясь на палку, поковыляла по улице вниз. Следом вышла пожилая женщина с девчушкой лет пяти, не выпуская детскую руку, повела малышку к переходу, где желтым мигал светофор. Неспешно сошел со ступенек мужчина, затоптался на месте, похоже, готовился к пересадке. Пассажиры выходили с передней площадки, и Мария догадалась, что в салоне безбилетник, у которого контролер требует штраф, вынуждая водителя оставить закрытой заднюю дверь, чтобы «заяц» не ускользнул ненароком. И тут ротозейка рванула. Она мчалась подальше от этого места, чувствуя кожей беду. А через пару минут поняла, что избежала ада.
Сначала за спиной грохнуло так, что едва не разорвались барабанные перепонки, потом послышались крики, полные ужаса и боли, понесло горелой резиной и еще чем-то сладковатым, от чего к горлу подступала тошнота. Уже зная, что случилось, Маша оглянулась. Место, от которого она неслась сломя голову, превратилось в преисподнюю. Мощным взрывом разметало «Жигули», раскидало по проезжей части искореженные куски металла, снесло водительскую кабину автобуса, полыхавшего, точно просмоленная пакля, взрывной волной вышибло стекла соседней булочной. Из автобуса выскакивали живые факелы и с дикими криками падали на мокрый асфальт. Стоны, кровь, осколки, хрустевшие под ногами несчастных. Рядом с Марией в ужасе застыла старушка и, осеняя себя крестом, как заведенная, бормотала:
