— Егор, — заявил дед, подумав, — у нас с тобой, конечно, родственники… не сахар. Но никому и в голову не придет просто так тебе звонить.
— Да кто их знает. — Егор снял ноги со столика, боясь, что и столик, и компьютер вот-вот рухнут на пол. — Ладно, дед. Спасибо. Я сегодня буду поздно, ты меня не жди, у меня еще дел полно. И если кто-нибудь из психов позвонит, скажи, что я прилетаю завтра.
— Скажу, — согласился дед. — Хотя врать нехорошо. Егор засмеялся и повесил трубку.
Чай почти остыл, но он допил его с удовольствием. Когда теперь придется поесть — неизвестно. Домой он попадет скорее всего ночью, а есть ночью — идиотизм.
Остатки пиршества он составил на поднос и переставил на переговорный стол.
Где-то тут было завтрашнее расписание, которое ему напоследок принесла перепуганная девочка Юля. Ага, вот оно…
С утра встречи, встречи, встречи.
В два совещание у шефа, нужно будет доложить, что с тем самым процессом, к которому Егор никак не может приготовиться.
В четыре совещание у него самого, а он про него и забыл.
“Зачем же я его собираю? Что-то ведь у меня было в голове, когда я его назначал, из-за границы звонил, просил в расписание внести… И зачем?” Тяжко вздыхая, Егор потер затылок. “Ничего не помню, как склеротичная бабка. Ну ладно, авось к завтрашнему дню вспомню. На худой конец, опять устрою прочистку мозгов всей юридической службе. Просто так, чтобы жизнь медом не казалась.
Господи, каким же идиотом меня, наверное, считают сотрудники! Отвратительным, въедливым, придирчивым, несправедливым, злобным трудоголиком.
Мужчина в период климакса. Кажется, в литературе это называется более благозвучно — кризис среднего возраста. Звонки…
В десять — разговор с министром юстиции, в двенадцать — с судьей, который будет разбирать то самое дело, в полпервого — с главой юридической службы “Кока-колы”, они вместе спонсируют очередное футбольное мероприятие в Москве и в Лондоне. Все остальное — мусор, можно разговаривать, а можно продинамить”.
Егору очень нравилось это слово — продинамить.
На глаза попался еще один предполагаемый звонок, и Егор скривился. Заместитель главного редактора газеты “Время, вперед!”. Голову бы оторвать тому, кто придумал такое название. Или не голову…
А в общем, газета неплохая: читаемая, уравновешенная и не слишком скандальная. Контролируется дружественной группировкой и ни в чем таком, скользком и сальном, не замечена. Но вот пристали как банный лист — подавай им интервью с шефом, да еще накануне процесса! Пресс-служба перевела все стрелки на Егора потому, что он никак не хотел давать разрешение на это интервью перед самым слушанием. И не даст он такого разрешения, как бы они ни приставали.
На ленч, что ли, пригласить этого самого заместителя главного редактора… как там его… да, господина Леонтьева. Правда, зам главного редактора газеты, даже очень влиятельной и популярной, Егору явно не подходил по статусу, но Егор был тертый калач и знал, что статус статусом, но разговаривать нужно прежде всего с тем, кто действительно принимает решения. Очень даже может быть, что в этой газете решения принимает именно зам, а не главный редактор и не генеральный директор.
“Выяснить, что такое Игорь Леонтьев и откуда он взялся”, — записал Егор в ежедневнике. А пока не выяснили — будем его потихоньку динамить вместе с его газетой.
Жаль, что чай он уже выпил, а больше никаких радостей жизни сегодня вечером не предвидится. Егор еще раз с удовольствием потянулся и принялся за бумаги.
* * *
Неподалеку от него человек посмотрел на белый пластмассовый телефон и усмехнулся. Игра объявлена и началась. Тебя предупредили. Сам виноват, раз не понял. Что ж ты за юрист, если не понимаешь самых простых вещей?!
Человек с удовольствием засмеялся. Ничего-то ты не знаешь, Егор Степанович Шубин. Ничего-то тебе не страшно. Ты храбр, силен и уверен в себе, как американский морской пехотинец из кино, а величия и силы твоей осталось ну, может, на неделю-другую, а может, и меньше.
И падать ты будешь долго и трудно. Так долго и так трудно, что тебе покажется, будто ты падаешь вечность. И ты еще будешь проклинать тот день, когда вознесся к своим сияющим вершинам, которые кажутся недосягаемыми.
Проклинать, и заливаться слезами, и умолять о пощаде…
А потом ты умрешь.
* * *
Еще из-за двери Лидия услыхала телефонные трели, но, как всегда, когда нужно открыть дверь очень быстро, она почему-то не поддавалась. Ключ беспомощно крутился в замке. После каждого оборота Лидия что есть силы кидалась на дверь, но та и не думала открываться и распахнулась, конечно же, в тот самый момент, когда телефонные песни обиженно смолкли.
Звонила мать, в этом не было никаких сомнений.
Лидия аккуратно прислонила портфель к стене, расстегнула пальто и посмотрела на себя в зеркало.
Под глазами синие тени. Щеки и виски желтые от усталости и почти четырнадцатичасового сидения в помещении. Волосы, старательно уложенные утром, давно уже перестали изображать прическу и свисали по бокам унылой физиономии неровными прядями.
Хороша. Что и говорить.
В ванну и спать.
Поесть бы, но есть после десяти она себе никогда не позволяла. Вспомнив, что и поесть нельзя, Лидия вдруг страшно рассердилась.
Ну что это за жизнь?!
Что это за жизнь, если некогда даже сходить в парикмахерскую и отросшие волосы, на которые с утра было потрачено почти сорок минут, лезут в глаза и их приходится то и дело заправлять за уши?! Что это за жизнь, когда целыми днями сидишь на работе, а когда к ночи попадаешь домой, то даже поесть не можешь себе позволить?!
“Почему я должна вкалывать за троих, писать вместо кого-то, по пять раз переделывать уже готовый материал?! Почему мной затыкают какие-то дыры и кидают на ликвидацию каких-то задниц, которые возникают вовсе не по моей вине?! Почему я не могу работать легко и весело, не напрягаясь, как будто работа — это вовсе не образ жизни и источник пропитания, а просто веселая шутка, способ развлечься!”
Лидия знала с десяток журналистских барышень, совершенно не отягощенных никакими соображениями профессионального долга или — господи Иисусе! — трудовой дисциплины. Тем не менее жили они замечательно, все успевали, отлично зарабатывали и время от времени пописывали что-нибудь более или менее бессмысленное.
“Почему же у меня-то так не получается?!”
Никакого определенного ответа в зеркале не вырисовывалось, и Лидия, прихватив портфель, отправилась на кухню. Может, все-таки смалодушничать и поесть? А то ведь никаких сил нет…
Кофе можно выпить, пожалуй. В нем нет калорий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
