Для всех народов соседи являются врагами, а границы — полями битв. Германец был врагом славянина, своего соседа на восток. Он дал ему несколько крупных счастливых сражений за то очень короткое время, когда Германия обладала известным политическим единством; но окончательной своей победой над славянами, полным их изгнанием или истреблением на спорных землях он обязан был довольно беспорядочному, но зато непрерывному натиску купцов, рыцарей, монахов и немецких крестьян, которых увлекали в славянскую землю пыл прозелитизма, любовь к приключениям и страсть к наживе. Города, монастыри и кастелянства служили естественными рамками, в которых размещались толпы этих пришельцев; но немецкие колонии недолго бы просуществовали, если бы не нашлось двух рамок гораздо шире и прочнее: военного государства маркграфов бранденбургских на правом берегу Эльбы и военного государства тевтонских рыцарей на правом берегу Вислы. Бранденбург и Пруссия выработали у себя особые учреждение, совсем непохожие на современные им германские, потому что оба эти государства были не свободно развившимися отпрысками, а искусственными созданиями, потому что они были основаны в земле врагов и в виду врага; потому что колонизаторами этих двух территорий были не народы и не части народов, которые приносят с собой в новые страны свои старые законы, но отделеные лица, вышедшие из разных областей Германии и принимавшие в завоеванной земле законы, приспособленные к нуждам этой земли.
Пять глав предлагаемой книги посвящены этому вопросу о зарождении прусского государства; из них две первые — истории Бранденбургской марки до XIV века. Бранденбург — страна пустырей и болот, но он лежит на полпути между Балтийским морем и горной цепью Силезии, между Эльбой, данницей Северного моря, и Одером, данником Балтийского; его речная сеть словно нарочно начерчена для установление сообщений между Эльбой и Неманом. Эта страна не прикрыта, но зато и не замкнута никакими границами; ей грозят опасности со всех сторон, но она может и расширяться по всем направлениям. В этой стране из смешения славян и немцев, пришедших со всех сторон Германии, образовалось народонаселение, способное постоянно принимать в себя чужеродные элементы, закаленное бедностью, выносливое и цепкое, как сосны бранденбургских песков, работящее и нелегко выпускающее из рук плоды своей работы.
В третьей, четвертой и пятой главах я пытался в широких чертах изобразить судьбы немецкой рыцарской корпорации. Тевтонские рыцари были на правом берегу Вислы тем же, чем маркграфы бранденбургские на правом берегу Эльбы: оставив далеко позади себя центр армии, они явились немецким авангардом, принимавшим на себя первый натиск врагов. Их история полна драматического интереса, как повесть о непрерывной борьбе двух рас.
Правда, когда Гогенцоллерны сделались маркграфами бранденбургскими в XV ст. и герцогами прусскими в XVII, марка была уже не тем, чем сделали ее маркграфы асканийские, и Пруссия являлась не той богатой и благоустроенной страной, какой она была в цветущие времена ордена; но старые учреждение не были совсем стерты с лица земли и оставили по себе глубокие следы; при этом, несмотря на различие эпох, условие жизни страны и населявшего ее народа остались все те же: страна имела тех же врагов; ее безопасность, ее существование были обеспечены не более прежнего; ей по-прежнему приходилось рассчитывать на одни свои силы и видеть залог спасение в своих учреждениях и в дисциплине. Пусть новые государи не знали, может быть, даже имен асканийских маркграфов и совсем не помнили о рыцарях; но тем не менее они делали то же, что делали маркграфы и гроссмейстеры: шестая и седьмая главы этой книги, где говорится о Гогенцоллернах — колонизаторах, покажут, что государство Гогендоллернов с более совершенными средствами и более ясными идеями продолжало ту самую работу, которую начади маркграфы и рыцари.
История основание берлинского университета служить содержанием последнего очерка, откуда читатель может познакомиться с некоторыми существенными особенностями прусской истории. Берлинский университет был основан в то время, когда Пруссия, казалось, была осуждена на гибель и не столько вследствие своего поражение, сколько благодаря недостаткам своего внутреннего строя. Политический строй, при котором личность является только орудием достижение государственных целей, подчиняющих себе все человеческое существо, доставляет государю в течение известного времени необычайные силы; но в конце концов он иссушает живой источник всякой силы — духовное достоинство личности. Потратив свой ум и характер на сооружение такой прекрасной государственной машины, которая все знает и все может, люди слагают затем на нее заботу все знать и все делать, и если какой-нибудь неожиданный удар сломает или просто только расстроит этот механизм, то они, потеряв голову, не знают как противиться беде и как поступать, чтобы окончательно не погибнуть. Иена была таким непредвиденным ударом; само по себе это событие показало только превосходство военного гения Наполеона; но последовавшее за ним крушение прусского государства обнаружило, что самая государственная машина Пруссии изъедена ржавчиной.
Много было благородства в мысли поднять Государство основанием Школы. И эта мысль была сразу схвачена прусским королем, ибо Гогенцоллерны, знавшие цену всякой сил, вовсе не пренебрегали силами духовными. И раньше, на их великое счастье, такие силы, как религия, служили их интересам. Религиозная терпимость, эта первая форма умственной свободы, была одним из принципов их управление, и читатель увидит из этой книги, какую громадную пользу они отсюда сумели извлечь. Самое свободомыслие, которое очень рано развилось в Пруссии на почве критики св. Писание, не причинило им вреда: замечательным образом в этой стране рационализм отлично уживался с абсолютной властью. Дело в том, что рационализм признавал самого себя в этом рационалистическом правительстве: Пуфендорф, Томазий, Волеф, Кант, Фихте, Гегель видели в прусской монархии воплощение их умозрительной идеи государства. Однако Пруссия не в состоянии была одними собственными силами зажечь новый умственный очаг, где могла бы отогреться Германия. Она не принимала никакого участие в литературном движении XVIII века. Все умственные силы Пруссии были забраны на службу государству. Тогда как во Франции, в Англии и в Италии списки писателей и ученых блещут славными дворянскими именами, прусское дворянство давало только военных, администраторов и дипломатов. Бурииуазия, с своей стороны, поставляла одних купцов и чиновников. Ученых, поэтов, писателей и артистов надобно было искать в маленьких немецких землях. Там ум не был вымуштрован по-прусски, жалкая политическая жизнь неспособна была привлечь его к себе, и он уносился естественным порывом в высшие сферы. Он в них и заблудился: по удачному выражению одного немецкого писателя, желая завоевать воздушное царство, он потерял из вида землю; но он сослужил все таки великую службу родине, воссоздав хотя бы в облаках германскую империю, и пришло время, когда люди, воспитанные этой высокой культурой и гордые сознанием ее достоинства, почувствовали себя оскорбленными при виде унижение своего отечества и решились признать тот же разум на службу его возвышению. Тогда они обратились к той стране, где была сила, т. е. к Пруссии; в это могучее тело они вложили германскую душу и основанием берлинского университета запечатлели тот грозный союз прусской военной силы с национальным немецким гением, который возвысил Пруссию и Германию, победил Австрию и победил Францию.
Итак, учреждение этой высшей школы является одним из важнейших эпизодов в истории отношений прусского государства с Германией. Здесь не мешает сказать несколько слов об этих отношениях. Как у всех победителей, у Пруссии есть свои льстецы; они не обинуясь заявляют, что главной и постоянной заботой Гогенцоллернов было служить Германии своими силами, и Пруссии они приписывают «германскую миссию». Но вся история вопиет против этой лести. Конечно, Пруссия отодвинула к востоку границы Германии, и несомненно, что ее курфюрстов и королей нельзя даже сравнивать с владетельными князьями центральной и западной Германии — этими наивными эгоистами, которые в государстве видели только орудие, изобретенное нарочно для того, чтобы им лучше жилось. Маленький немецкий князек, продававший английскому королю Георгу своих солдат для отправки их в качестве пушечного мяса в Америку, представляет поучительный контраст с своим современником Фридрихом II, который, так сказать, покупал подданных, раздавая призванным в Пруссию колонистам деньги и земли. Один бесчестил Германию, другой служил ее честью и величием; но тем не менее нельзя по совести утверждать, чтобы создатели Пруссии когда-нибудь думали трудиться для славы и пользы Германии. Рим в Италии играл некогда ту же роль, как Пруссия в Германии: он был страною убежища; он набирал своих граждан сначала среди соседних племен, а потом по всей Италии, как Пруссия брала своих подданных сначала из соседних областей, а потом из всей Германии; Рим образовал из этих различных элементов римское государство, такое же искусственное создание, как и прусское государство; но Рим никогда не рассказывал, будто бы он живет и работает для Италии: он жил Италией, а не для нее, как Пруссия жила Германией, а не для Германии.
