Итак, начнем с дня настоящего — сегодняшнего. Да, возможно, жизнь, которую мы ведем, скучна и уединенна, но и гости далеко не всегда скрашивают ее. Сегодня нам нанесла визит мать Виктора со своей обожаемой молодой подругой, Хенриэтте Йохансен, дочерью известного пастора, которую, я думаю, свекровь предпочла бы мне в качестве невестки. Йетте — модная картинка и рупор общественного мнения. Мы вынуждены были терпеть их целых три часа. Йетте вторит каждому слову, слетающему с языка свекрови, и когда Виктор позволил себе не согласиться с матерью и высказал по этому поводу уместное замечание, а я согласилась с мужем, как и подобает жене, мы вовлекли себя в довольно неприятный диспут.
Йетте вступила в женское общество, сферой интересов которого является общественная мораль. Их деятельность направлена на то, чтобы заставить правительство прекратить регулирование проституции.
— Но разве не правильнее предпочесть бизнес неконтролируемой разнузданности? — бормочет Виктор.
Но Йетте сверлит его взглядом (боже, какой деспотичной женой она бы для него стала!) и хладнокровно объясняет, что, регулируя эту гнусную торговлю, наше правительство ни много ни мало поддерживает греховную деятельность и освобождает от ответственности за нее. Тут я, пользуясь своим положением самой молодой особы в комнате (Йетте на несколько лет старше, хотя из кожи вон лезет, чтобы скрыть это), с простодушно распахнутыми (на потеху Виктору) глазами интересуюсь, что конкретно делается, чтобы урегулировать этих несчастных женщин. После этого раздраженно вступает свекровь:
— Ты знаешь, дорогая Северина, в полицейских участках их осматривают врачи, им оказывается и другая помощь.
Мать Виктора так никогда до конца и не смирилась с выбором сына. Ей кажется, что он мог найти кого-то намного лучше. Особенно она была разочарована событиями, произошедшими незадолго до дня, на который была назначена наша свадьба. В том месяце умер дядя Мелькиор. Тяжелое было время. Мой брат Свен ненадолго вернулся из Парижа, и вместе мы узнали, как наш дядя распорядился своим имуществом: щедрая доля досталась фру Эльне Моерх, его давнишней экономке, символическое наследство — мне, поскольку я уже считалась пристроенной, так как выходила замуж, и самая большая часть состояния и сбережений — Свену, его племяннику и наследнику. Мать Виктора, возмущенная моей маленькой долей и объявившая, что сумма, оставленная простой домработнице, переходит все рамки приличий, настаивала на том, чтобы мы отложили свадьбу на неопределенный срок. Ни Виктор, ни я не стали ее слушать. Мы перенесли нашу церемонию на сентябрь, чтобы выдержать положенный траур, и его матери пришлось уступить, пусть даже сын женился на женщине, чей вклад в брак был так ничтожно мал.
Стремясь сменить тему, свекровь интересуется, родила ли уже моя подруга Сусси. Как только я отвечаю, что радостное событие ожидается не раньше чем через пять или шесть недель, разговор снова иссякает. Йетте находит еще одну тему, волнующую ее общество: борьбу с пьянством. Они считают, что, если бы люди прекратили давать своим работникам традиционную бутылку водки вместо части ежедневного заработка, пьянство значительно сократилось бы.
— Говорят, один человек из семи умирает от пьянства, — сообщает Йетте. — Это ужасно. Алкоголики встречаются на каждом шагу… И если потерять бдительность, то даже слуги…
Теперь свекровь и ее протеже открыли тему, которую могут обмусоливать бесконечно, приводя меня и Виктора в отчаяние. По их мнению, слуги в принципе не заслуживают доверия и самое главное — их не портить. Свекровь не упускает случая обмолвиться о том, как это прекрасно, что уют для Виктора я создаю «своими руками», словно только из любви к мужу, а вовсе не из-за стесненности в средствах мне приходится обходиться без посторонней помощи. Я замечаю паутину в углу между дверным проемом и потолком, но при гостях не могу подняться со своего места и пройтись там метелкой.
Мысли мои отвлеклись, но по застывшей улыбке Йетте ясно: эта романтическая выдумка свекрови не ввела ее в заблуждение. Взамен она спешит поведать, как слышала, что Гутенберги (родители Сусси) выделили обеим своим горничным по личной спальне. Наши гостьи, и старая, и молодая, качают головами по поводу этой блажи. Подобная щедрость непременно испортит служанок, и в конечном итоге все приведет к тому, что ожидания обыкновенных служащих (включая их собственных) перестанут соответствовать положению, ими занимаемому. Личные спальни? Каждая с печкой? Свекровь с гордостью сообщает, что ее служанке, которая спит на кухне, идея переселиться в отдельную комнату совершенно не пришлась бы по душе. Так она просыпается, складывает постель, разводит огонь и без дальнейших промедлений готова приступить к своим обязанностям, все как полагается.
После этого свекровь поворачивается к Виктору, чтобы спросить о картинах, которые тот собирается представить на грядущей выставке Свободной академии.
— Сынок, у тебя есть какое-нибудь предчувствие относительно того, как ценители и критики примут твои новые работы?
Прежде чем ответить, Виктор бросает на меня беглый взгляд.
— Честно говоря, мама, этого я не представляю.
Я знаю, что муж постоянно недоволен своими работами. Они никогда не отвечают тем высоким стандартам, которые он для себя определил.
Когда гостьи уже собрались уходить, Йетте, на которую разговор о живописи нагнал скуку (разумеется, если бы речь шла о ее портрете, она бы охотно об этом поговорила и с радостью позировала бы для Виктора, но, к счастью, он редко берет заказы), снова заводит разговор о своем женском обществе и необходимости объявления проституток вне закона, с тем чтобы грех был полностью осужден и искоренен.
— Оправданий греху быть не может, — заявляет она и строго смотрит в мою сторону, — как и его порождениям.
Возможно, безосновательно в голову мне закрадывается мысль, что этой фразой она намекает на мое происхождение. Я чувствую, как лицо начинает гореть. Приходится напоминать себе: склонность поддаваться страстям и интересам, не подобающим леди, как и упрямый характер, — это наследство, доставшееся мне от непутевой матери. Испытывая благодарность к дяде за хорошее воспитание, полученное в его приличном доме, я склоняю голову и борюсь с внутренними порывами. Мне удается справиться с собой и не отпустить в адрес этой узколицей леди, которая слишком высоко взлетела (хоть и не так высоко, чтобы не позволять себе опускаться до подобных грязных намеков), какую-нибудь колкость или непристойность.
Свекровь находит выход из сложившейся неловкой ситуации и говорит:
