На Руси писание летописей было делом монахов. История русских княжеств была зафиксирована. Беда в том, что в России в последующие века плохо сохранялись рукописи. Те из них, что пережили монгольское иго, горели вместе с монастырями и библиотеками, гнили в подвалах и уходили на растопку. Еще первый русский историк В. Н. Татищев в начале XVIII века пользовался летописями, о которых мы можем судить лишь по цитатам в его «Истории российской»: они потом погибли. Сгорело «Слово о полку Игореве». И все же сохранилось немало.
В Японии эстетическая сторона дела играла столь важную роль, что летопись превращалась в роман. Японский читатель средних веков ждал героической повести — и писатели шли ему навстречу. История была лишь материалом для прозы. Правда, она была настолько драматична, что порой и не надо было ничего додумывать. Достаточно было снабдить ее моральными выводами.
В Китае историческая традиция была развита издавна. История относилась к области делопроизводства, она была средством фиксировать для потомков величие державы. Поэтому китайские хроники — незаменимые исторические документы. Достаточно сказать, что тщательная и подробная фиксация прибытия посольств из других стран и отправки собственных миссий сохранила для нас достоверные сведения об исчезнувших государствах Азии.
А вот в Индии хроник и летописей практически не было. Древнюю и средневековую историю Индии порой очень трудно реконструировать. И если датировка событий в Китае прослеживается на тысячелетия, то в древней Индии хронология даже важнейших событий нередко весьма сомнительна.
Возможно, это объясняется господствовавшими в Индии религиозными концепциями — непостоянства, вечного перерождения — и вечным движением людей и идей по бесконечным раскаленным долинам и лесным дорогам грандиозной страны. В Индии вплоть до нового времени не было понятия принадлежности к стране. Не было индийцев — были индусы, джайны, сикхи и буддисты, были хандарабадцы и бенгальцы, пенджабцы и кашмирцы. Многие страны, развивавшиеся под влиянием индийской цивилизации, так и не пришли к созданию собственной исторической литературы. Лишен ее был великий Ангкор, пропали, не оставив летописей, Фунань, Тямпа, Ченла, Шривиджайя, а ведь это были обширные и могучие державы, и существовали они многие десятилетия, а то и века.
Бирме в этом отношении повезло. Она попала как бы на перекресток влияний. Первые бирманские летописи берут начало во времена Пагана. После его гибели старые списки сохранились в монастырях; впоследствии они многократно переписывались и входили в состав новых хроник. Последняя королевская хроника была создана в середине XIX века, незадолго до того, как Бирму завоевали англичане.
История Паганского государства, зафиксированная в летописях, в основном совпадает с тем, что отражено в надписях на камнях, высеченных в паганское время. Правда, официальные имена королей изменены в летописях на те, что вошли в народную традицию. Например, с 1210 по 1234 год в Пагане, судя по надписям, правил король Натомья. В летописях он назван Тхиломинло. Это имя означает «Тот, на которого указал зонт». Происхождение странного имепи объясняется так: у короля Капсу было пять сыновей, и, чтобы выбрать достойного править государством, их посадили перед белым королевским зонтом. Зонт склонился к младшему сыну. Остальные четыре брата помогали ему править страной.
Находясь на юго-восточном ответвлении Великого торгового пути, Паган контролировал долину Иравади. А если взглянуть на карту, то становится ясно, какую роль играла эта река, одна из крупнейших в Азии.
Иравади берет начало в Южном Китае и впадает в Бенгальский залив. В устье Иравади стекались пряности с островов Южных морей, опалы с Цейлона, целебные рога носорогов и ткани из Шривиджайи, олово, свинец, серебро и сандаловое дерево из Малайи. Сама Бирма была богата драгоценными кампями, тиковым деревом, из нее в Китай и в другие страны поступали и прирученные слоны — их в Бирме было великое множество, нефть — уже с паганских времен по берегам Иравади добывали ее в глубоких колодцах. В самом Пагане и в южных, монских провинциях жило немало богатых купцов и менял, делавших крупные пожертвования буддийским монастырям и пагодам.
Вверх по Иравади торговые суда плыли через все Паганское государство до северных гор. Там товары грузили на слонов и лошадей, и караваны горными тропами пробирались в Южный Китай.
Торговый путь следовало охранять. Это и было заботой паганских королей.
Судя по хроникам, король Алаунситу (Кансу I надписей) (1112–1167) провел первые годы царствования в походах, усмиряя непокорные окраины государства. Через несколько лет он отправился в морское путешествие, попал на Цейлон, побывал в Малайе. Затем он двинулся на север и по торговому пути добрался до государства Наньчжао, на юге Китая. Там Алаунситу пытался добыть священную реликвию — зуб Будды, но зуб королю не отдали. Собственную страну этот неутомимый путешественник изъездил вдоль и поперек. Следы того — многочисленные пагоды, построенные им в самых различных уголках королевства. К тому же он был страстным охотником и более всего любил охотиться на слонов.
Время шло, и Алаунситу состарился.
События последних лет его царствования подробно описаны в хрониках. Из этих историй нас интересуют две.
В семьдесят пять лет король решил взять новую жену — принцессу из Южной Индии. Молодая жена, как гласит хроника, «заботилась о короле днем и ночью».
Естественно, старшие жены и принцы всполошились. Отец не только отказывался умирать, но и намеревался произвести на свет еще одного сына — от любимой, молодой и к тому же иноземной жены.
Ненависть к новой королеве проявилась довольно скоро. Однажды сыновья пришли к отцу — тот находился в тронном зале. С ним там, на троне, восседала его молодая жена.
Следует сказать, что бирманский трон несколько отличался от европейских. Он представлял собой возвышение метра полтора высотой и диаметром около двух метров. За ним находилась «спинка», то есть богато разукрашенная стена, в которой была дверь, через эту дверь король, поднявшись по лесенке, входил на «сиденье» и садился скрестив ноги. Рядом с ним могло уместиться несколько человек.
Когда принцы увидели, что молодая королева сидит на троне, они не смогли сдержать возмущения. Или не захотели его сдержать. Старший из сыновей, Миншинсо, отказался поклониться отцу и закричал:
— Я наследник престола! Как смеет эта развратница восседать надо мной и всеми министрами!
И пошел прочь из зала.
Король приказал сыну вернуться.
В дверях Миншинсо остановился и насмешливо сообщил, что ему неможется и потому он вынужден покинуть зал. За ним вышли его младшие братья. Кроме принца Нарату, рожденного от наложницы и потому «второстепенного». Очевидно, Нарату остался, чтобы выразить возмущение наглостью братьев.
Вскоре случился еще один скандал, на этот раз из-за фаворита. Король подарил этому молодому человеку одно из своих парадных одеяний. И тот, похваляясь им, пришел во дворец. Тогда принц Миншинсо сорвал с него одеяние.
— Ты недостоин носить его! Только мы, принцы крови, имеем на это право! — кричал он.
Старик вышел из себя.
— Здесь, — сказал он, — дарую и милую только я один. И если сын мой позволяет так себя вести, когда я жив, каким же он будет после моей смерти? Он начнет сводить счеты с братьями и сестрами, с моими верными министрами и губернаторами. Могу ли я оставить лису в этом курином царстве?
И тут же последовал указ: лишить Миншинсо всех его владений и заточить в тюрьму.
Гордого принца увели в тюрьму, но тут к королю бросились королева, мать Миншинсо, и ее родственники, умоляя простить виновного. В конце концов король смилостивился, вернул сыну его владения и богатства, но запретил жить в столице.
В течение нескольких лет опальный принц жил в своих землях, которые были велики и давали немалый доход. Он строил там плотины, рыл каналы, — в общем, оставил о себе добрую память.
Алаунситу решил, что, избавившись от непокорного наследника, он найдет иного, более смирного и любящего. А так как иноземная принцесса сына ему не принесла, он остановил свой выбор на послушном Нарату.
Королю уже было за восемьдесят. Все дела по управлению государством он передал Нарату. Новый наследник постепенно отстранил остальных принцев и всюду посадил своих людей. Король этого не замечал, он тихо угасал в своем дворце, наслаждаясь обществом индийской принцессы, еще более прекрасной, чем прежде.
К 1167 году Алаунситу серьезно заболел. Он был очень плох, и никто не верил, что он выживет. По приказу Нарату короля вынесли из дворца и положили в небольшом храме Швегу. В храме было прохладно и тихо, о короле забыли.
