— Каждый? — недоверчиво переспросила Лена.
— Каждый.
Акбар повернулся к девушке и добавил:
— И это ещё не предел человеческой жизни. Некоторые учёные думают, что человек вполне может жить до двухсот лет.
— Верно! — подтвердил Орлов. — Именно так считали Гуфеланд, Пфлюгер и Галлер. А знаменитый немецкий врач и естествоиспытатель Парацельс, который жил в шестнадцатом веке, был уверен, что придёт время, когда долгота нормальной человеческой жизни достигнет шестисот лет.
Асылбек рассмеялся:
— Здорово! В шестьдесят лет уйти на пенсию и до шестисот жить за счёт собеса. С ума сойти можно!
Лена шутя возразила:
— А на пенсии не так уж и плохо. Я даже удивляюсь, почему Александр Иванович давным-давно на пенсии, а до сих пор целые дни проводит в клинике. Я бы на его месте больше отдыхала, развлекалась.
Профессор снисходительно посмотрел на Лену:
— А помните Фауста?
Я слишком стар, чтоб знать одни забавы,
И слишком юн, чтоб вовсе не желать.
Он помолчал и задумчиво добавил:
— Понимаете, получается парадоксальное явление, теперь, когда у меня такой богатейший опыт, такие знания, когда только работать и работать, я должен умереть…
В тоне профессора, обычно спокойном и сдержанном, на этот раз неожиданно прозвучала такая тоска, что все притихли. Но Орлов не заметил этого. Он, казалось, говорил только для себя, не обращая внимания на тех, кто сидел за столом.
Асылбек смущённо кашлянул и пробормотал:
— Зачем говорить о смерти, дедушка? Это грустно…
Лохматые брови старика сурово сдвинулись. Он встал со своего места и. отодвинув кресло, резко сказал:
— Я говорю о ней не как обыватель. Я говорю как исследователь!
Но потом, словно устыдившись своей неожиданной суровости, мягко добавил:
— Ну, вы сидите, а я пойду. Что-то устал я сегодня…
Высокий и грузный, тяжело припадая на изуродованную правую ногу, он медленно прошёл через комнату и плотно прикрыл за собой дверь спальни.
Лена вздохнула, отодвинула от себя пустую тарелку и тихо продекламировала:
— Если бы молодость знала, если бы старость могла…
Акбар, внимательно глянув на неё, сказал:
— Сентенция избитая, но верная.
И, подымаясь, добавил:
— А не пора ли по домам, дорогие товарищи?
Глава 3. Трагический случай
Уже с самого утра этот апрельский день был необычным.
Необычно ярко сияло весеннее солнце. В широко распахнутые окна аудитории свободно и вольно залетал свежий ветерок. Он доносил пряный запах клейких тополиных листьев и высыхающего на солнце асфальта.
На душе Лены было необычайно радостно и немного тревожно. Хотелось туда, на залитые солнцем улицы или в зазеленевший парк. Хорошо бы сейчас побродить по влажным после ночного дождя аллеям, срывать с деревьев едва проклюнувшиеся листочки и думать о чём угодно, только не о лекции.
А лекция, как назло, тянулась долго и утомительно. Правда, речь шла о поэзии Лермонтова, которую Лена любила с самого детства. Но девушка всегда была уверена, что поэзия Лермонтова — это прежде всего молодость. И поэтому она бы, например, категорически запретила говорить о ней людям старым и скучным.
А преподаватель, читавший лекцию, был стар и уныл, как надпись на могильном памятнике. Его женоподобное, сморщенное лицо, писклявый, скрипучий голос и бесцветные глаза, спрятанные за очками, наводили тоску и никак не вязались с образами Демона или Мцыри.
Особенно раздражала Лену привычная самоуверенность и даже, пожалуй, снисходительность, с которой этот преподаватель говорил о великом поэте. А говорил он так, будто автор «Героя нашего времени» был для него, по крайней мере, младшим братом или постоянным собутыльником на гусарских пирушках. И это панибратство по отношению к Лермонтову злило девушку, и она сердито и иронически поглядывала на лектора…
И вдруг Лена увидела за стеклянной дверью знакомый вихор Бориса. Вытянув шею и сморщив вздёрнутый нос, он искал глазами Лену.
Девушка спряталась от взгляда лектора за чью-то спину и осторожно помахала рукой.
Борис заметил её и поманил пальцем. Губы его беззвучно зашевелились:
— Выйди! — поняла Лена.
Она показала на часы и растопырила пальцы обеих рук: выйду, мол, через десять минут.
Тогда Борис округлил глаза и ребром ладони провёл по горлу:
— Позарез нужна!
Но Лена кивком указала на преподавателя, сделала озабоченное лицо, вздохнула и развела руками.
Борису оставалось только изобразить на лице безнадёжное отчаяние и скрыться за дверью.
Лена вышла к нему только после звонка.
— Ты чего?
Вместо ответа Борис вытащил из кармана два ключа и подбросил их на ладони.
— Видишь?
— Вижу! — радостно ответила девушка и слегка покраснела. — От квартиры?
— Ну, ясно, что не от склада с цементом! Готовься к новоселью!
Борис схватил её за руку, потянул к окну, в сторону от толпы студентов, и там стал рассказывать:
— Понимаешь, Ленка, прихожу сегодня на работу. Вызывают в постройком. Явился. Спрашиваю председателя: «Что случилось?» «А то, говорит, случилось, что вчера вечером было у нас заседание комитета. И тебе квартиру выделяли. Вот, говорит, ордер и ключи. Получи и распишись». Ну, подмахнул я какую-то бумажку и — прямо к тебе.
Девушка зажмурилась:
— Ой, Борька, просто не верится!
— Не говори…
— Когда переезжаем?
— Сегодня, конечно. Ты сейчас иди в общежитие и увяжи свои вещи. А я тоже забегу к себе и всё приготовлю. А потом позвоню Асылбеку. Пусть он возьмёт такси и часам к четырём заедет за мной на работу. И оттуда мы махнём прямо за тобой. Ладно?
— Ладно! — ответила девушка и, взяв за руку Бориса, пошла с ним к выходу…
Асылбек заехал за Борисом не в четыре, а в три часа. Он справедливо рассудил, что новые квартиры человек получает в своей жизни не так уж часто, и поэтому никто не будет возражать, если прораб Борис Стропилин уйдёт с работы на час раньше.
На строительной площадке было шумно. Ровно гудели моторы башенных кранов. Кто-то кричал молодым звонким голосом:
— Майна! Ещё чуть!… Хоро-ош!…
Тяжёлая, гладкая панель дома с вделанным в неё окном плавно качнулась и прочно села на место. Шла сборка крупнопанельных зданий.
Асылбек нашёл Бориса возле одного из башенных кранов. Перед прорабом стоял невысокий паренёк в замасленной кепчонке, сдвинутой на самый затылок.
Борис сердито говорил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
