Безлунная, тёплая и томительно-страстная ночь властно заворожила природу. Сад не мог и не хотел побороть её любовных чар и тихо дышал, сливая свои ароматы со страстно обнявшей его темнотой. Рассеянные там и сям в тёмно-синем небе чистые, целомудренные звёзды, видя эти лобзания, старались укрыться лёгкими облачками. Ночной сторож лугов — коростель, как бы сознавая, что в эту ночь сторожить особенно нечего, так как всё объято сладостью любви, уныло и однообразно исполнял свою обязанность. Невидимые в траве кузнечики напоминали своим стрекотанием бесчисленное количество часов в обширном часовом магазине, часов с необыкновенно быстрым ходом, которые, как бы говорили: «Торопитесь наслаждаться, — жизнь как эта ночь коротка!»
Виктор Петрович, словно узник, томился и вздыхал у окна спальни, чувствуя досаду и зависть к природе. Вдруг ему послышались в отдалении какие-то неясные звуки, как будто кто пел. Он насторожился и разгорячённая фантазия тотчас же создала в его воображении тоскующую молодую, красивую женщину. Её так же, как всю природу, охватила любовная истома; она поёт, простирая в сумрак ночи свои красивые, белые руки, а глаза её горят огнём страсти.
Крупицын поднялся с кресла и перевесился через подоконник.
«Можно пролезть в окно, — не особенно высоко, — а через плетень посмотрю, кто поёт»… — решил он, но в это время голос приблизился, и ясно раздалось гнусавое пение «Волною морскою», под чуть слышный аккомпанемент колотушки, по которой Виктор Петрович тотчас же узнал кривую Домну.
«Ах, старое базло! — с сердцем кинул он в огород потухшую сигару и в волнении прошёлся несколько раз по комнате. — Даже такую ночь отравила! Нет, здесь невозможно дольше оставаться! — окончательно порешил Крупицын. — Не вовремя ем, не вовремя сплю… Какой это отдых? Какое это поправление здоровья? Неделю как-нибудь протяну, чтобы не обидеть Пелагеи Игнатьевны, а там уеду!.. Но куда? На Кавказ, что ли, или в Крым? Ну, да это завтра придумаю! А теперь попробую уснуть».
Виктор Петрович кое-как притянул обратно ставни, запер окно и, раздевшись, улёгся в постель.
III
— Кажется, собирается дождик? — сказал Крупицын, войдя поутру в гостиную и здороваясь с хозяйкой.
— Дай Господи! Давно уж дождя-то не было! — ответила Пелагея Игнатьевна.
— Эх, с переменой-то погоды ноги бы не разболелись, боюсь!..
— А вы не накликайте и старайтесь не думать об этом.
— Гулять, должно быть, не придётся… Что же я сегодня целый день стану делать? Нет ли у вас какой-нибудь книги? — попросил Виктор Петрович хозяйку после чая.
Где-то в чулане нашлись несколько старых, запылённых книг — переводных романов Ахматовой. Крупицын обрадовался даже этой находке. Нехотя перелистывая их, он весь день уныло бродил по дому, переменяя места и комнаты. Вскоре после обеда начался дождь, и Виктор Петрович употреблял всевозможные усилия от соблазна лечь спать. «Нет, надо постараться как-нибудь этого избегнуть! — убеждал он самого себя. — Ноги пока ещё простреливает сносно… Если я теперь высплюсь, и боль к вечеру усилится, то, следовательно, мне опять всю ночь придётся не спать, а мучиться!..»
Чтобы отогнать от себя сон, Крупицын пробовал шутить с Марьюшкой, которая была малоразговорчива, но очень смешлива, и колыхалась всем своим тучным телом не только от каждой шутки, но даже от самого обыкновенного слова.
Кое-как протянув день, хозяйка с гостем уселись за ужин. Беседа клеилась вяло. Пелагея Игнатьевна была чем-то озабочена, несколько раз выходила из-за стола на зов появлявшейся в дверях Домны и о чём-то таинственно шепталась с ней. Виктор Петрович не мог не заметить этой таинственности, но не обратил на неё особенного внимания и, отужинав, отправился спать.
Потушив огонь, Крупицын скоро стал засыпать. Впросонках он слышал, как кто-то осторожно подходил раза два к двери его спальни, видимо, не решаясь войти, но, наконец, вошёл, повозился около постели и так же осторожно исчез.
— Домна штиблеты взяла чистить! — мелькнуло в голове Крупицына, и чрез минуту он погрузился в сон.
Среди ночи Виктор Петрович почувствовал страшный зуд и боль во всём теле, но явление это было не ревматического свойства.
— Что за странность? — прошептал он. — Клопы, что ли? В предыдущие ночи их, как будто, не было… Как больно!
Он начал чесаться, ворочаться и, наконец, поймал на щеке какое-то насекомое.
Это обстоятельство разбудило его окончательно.
Крупицын вскочил с постели и стал торопливо искать спички, между тем неведомые насекомые продолжали по нём ползать и немилосердно кусать.
«Ещё удовольствие!» — стряхивая их с белья, продолжал изумляться Виктор Петрович.
«Да ведь это муравьи!..» — начал он догадываться, поймав ещё одно насекомое на шее.
«Конечно, муравьи!» — окончательно решил он, надев пенсне и осмотрев со свечой постель, которая положительно вся была усеяна испуганно бегавшими взад и вперёд муравьями.
«Что за история?! Как они могли попасть в комнату? Непостижимо!» — изумлялся Крупицын, стряхивая муравьёв.
«Что же я теперь стану делать? Надо хоть бельё переменить!» — решал он и нагнулся к кровати, чтобы достать из под неё чемодан, но вместо кожаного чемодана рука его нащупала какой-то деревянный ящик.
Виктор Петрович выдвинул его и остолбенел от удивления.
Ящик, также облепленный весь муравьями, заключал внутри себя целый муравейник, видимо, вырытый и принесённый сюда из леса.
Крупицын тут только догадался, кем и зачем он поставлен в его спальню.
— Вот идиотки старые! — бешено проскрежетал он. — Я добровольно не соглашаюсь, так они меня насильно лечить вздумали! Однако, нельзя же в самом деле остаться здесь и отдать себя на съедение муравьям?! Ах, дуры, дуры! Вот я сейчас их всех перебужу.
Виктор Петрович кое-как оделся и, умышленно громко шлёпая туфлями, вышел в коридор, взывая о помощи.
Сначала выглянула испуганная Марьюшка, а потом в ночном чепце и капоте появилась сама Пелагея Игнатьевна.
— Что такое, Виктор Петрович? Что с вами? — спросила она деланно встревоженным тоном.
— Да помилуйте, мне устроили какие-то инквизиционные пытки!.. Домна, что ли, это ваша поусердствовала? Но только это прямо невозможно! Меня буквально всего источили муравьи! — силясь быть вежливым, пояснил гость.
— И ноги накусали? Ну, слава Тебе Господи! — радостно воскликнула хозяйка.
— Как: слава Тебе, Господи?! Вы смеётесь надо мной, что ли? — не выдержал Крупицын.
— Зачем смеяться? Ни смеяться, ни сердиться тут нечего! Теперь вашу боль как рукой снимет!
— Да что вам боль-то моя далась? Ведь я вас не просил лечить меня?! Что же, вы думаете, мне теперь легче, когда всё тело, как огнём жжёт? — волновался Виктор Петрович.
— Ничего, ничего, потерпите! — ласково успокоила его Пелагея Игнатьевна.
— Туда я больше не пойду, извините! Прикажите постлать мне постель в другом месте и достать свежее бельё.
— Хорошо, хорошо, сейчас Марьюшка всё сделает!..
Пока последняя приготовляла гостю новую постель в гостиной на диване, он взволнованно ходил из угла в угол, приняв окончательное решение завтра же уехать с хутора.
Наутро эта весть страшно поразила Пелагею Игнатьевну, которая, искренно извиняясь за своё насильственное лечение, горячо упрашивала Виктора Петровича остаться. Не желая прямо обидеть старуху, Крупицын решился прибегнуть ко лжи и сказал, что он уезжает не совсем, а только съездит на несколько дней в губернский город отправить деловые письма в Петербург и запастись от скуки книгами. Пелагея Игнатьевна отлично поняла, что это одна только отговорка, и больше уже упрашивать не стала.
После вчерашнего дождя погода стояла нежаркая. Перед обедом послали в Размахино за лошадьми. Наскоро пообедав, Виктор Петрович распростился с хозяйкой и, щедро наградив Домну с Марьюшкой, покинул навсегда «бабье царство», как прозвал он про себя хутор Пелагеи Игнатьевны.
«Слава Тебе, Господи! Наконец-то вырвался! — подумал Крупицын, отвесив последний поклон провожавшим его женщинам, и невольно задал себе вопрос. — Куда же, однако, я поеду? Не в Петербург же обратно? Было бы смешно вернуться туда, когда отпуск только что ещё начался! В Крым? Теперь не стоит. Вот что: доеду по железной дороге до Нижнего, а там сяду на пароход и покатаюсь по Волге. Это самое лучшее: речные путешествия так освежают».
Добравшись до станции, Виктор Петрович взял билет до Нижнего Новгорода, а на другой день отъезжал уж от последнего на огромном, красивом пароходе общества «Кавказ и Меркурий».
Каковы же были удивление и радость Крупицына, когда он, после вкусного, тонкого обеда в столовой первого класса, вышел на палубу подышать свежим воздухом и лицом к лицу встретился с полным, загорелым брюнетом в форме морского офицера, своим знакомым по клубу.
