Постоянным спутником Фета стала хандра. Он не любил праздности и в свободные вечера искал серьезных занятий. Пристрастился к токарному ремеслу, внимательно изучал работу по дереву, приглядывался к почерку мастеров. Но и токарничая, он оставался поэтом. Фет прикасался к дереву, рассматривал его слои, внутренние «струи», которые должен учитывать опытный резчик, и… думал о стихотворстве. Тонкая работа с деревом привела его к выводу, важному для поэта: «Выбирая даже самый благодарный материал, необходимо строго, художественным чутьем прозреть ту цельную и красивую фигуру, которую желательно воспроизвести; при этом излишний материал, как бы красиво извилист он ни был, должен быть немилосердно отрезаем».
Фет упорно тянул лямку службы, дожидаясь офицерского чина. Он приобрел отличную военную выправку, легкую поступь, горделивую осанку. За непроницаемой броней внешнего лоска трудно было узнать поэта. Остался в прошлом заботливый, преданный Аполлоша, который чутко улавливал смены настроения у друга. Фет замкнулся в себе, словно отделился стеной от офицеров-однополчан. Он раскрывался лишь в посланиях к другу детства Ивану Борисову, жившему в соседнем с Новоселками имении. Письма к Ване, которому Фет очень доверял, стали своеобразным дневником, давали возможность излить горечь, поделиться тоскливыми раздумьями. Фет писал, что сумел подготовить новый поэтический сборник, но дело с изданием его затягивается. Москва, столь гостеприимная несколько лет назад, теперь словно забыл а о нем…
Мать Фета умерла, помощь от отца стала ничтожной, да и сама память о родительском доме радости не приносила. В одном из писем 1849 года Фет признавался Борисову: «Да, Ваня, с тобой, милый друг, я люблю окунаться душой в ароматный воздух первой юности, только при помощи товарища детства душа моя об руку с твоей любит пробежать по оврагам, заросшим кустарником, по дну лощин с земляникой и клубникой, по крутым тропинкам, с которых спускали нас деревенские лошадки, – но один я никогда не уношусь в это детство – оно представляет мне совсем другие образы – …тупость учителей, суровость отца, беззащитность матери и тренирование в страхе изо дня в день. Бог с ней, с этой… паршивой молодостью».
Отчаяние вплотную подступало к Фету. В том же году, весной, обращаясь к Борисову, он восклицал: «…Друг, посмотри на всю мою ложную, труженическую, безотрадную жизнь и скажи мне, что же это такое, за что? и для чего? Да куда же деваться? Не каркаю тебе ничего. Разве прокаркать песенку, пропетую мною весне:
Когда опять по камням заиграетАлмазами сверкающий ручейИ вновь душа невольно вспоминаетНевнятный смысл умолкнувших речей,
Когда, прогрет приветными лучами,На волю рвется благовонный листИ лик небес, усеянный звездами,Так безмятежно, так лазурно чист, —
Не говори: „Я плачу, я страдаю,Что сердцу близко – взору далеко“,Скажи: „Хвала! Я сердцем понимаю,Я чувствую душою глубоко“.
Весеннее стихотворение Фета, словно вздох облегчения, вырвалось из груди. Радостью, которая примиряла его с тусклым казарменным существованием, было творчество.
Именно в это трудное время Фет познакомился с Марией Лазич. Марии довелось читать стихи Фета, и, как выяснилось, она хорошо их понимала. Увлеченность поэзией помогла молодым людям найти общий язык, сблизила их…
Когда же влюбленные расстались, для Фета снова потянулись годы одиночества и томительной скуки. Но из сознания его не уходил образ любимой девушки. В памяти нет-нет да и возникала музыкальная фраза, которую вписал в альбом Марии композитор Лист. Под влиянием этой музыки родилось стихотворение «Какие-то носятся звуки…».
…Фет приуныл, когда вышел указ о том, что потомственное дворянство будет присваиваться только военным в чине майора. Значит, его цель отодвигалась на долгие годы. Но выбора не оставалось. Поэт продолжал служить.
Счастливая перемена
В 1853 году Фет перешел в гвардию и перебрался с юга на север, к месту расположения своего нового полка. Оглядываясь назад, поэт как будто новым, просветленным взором увидел покинутую южную природу:
О, как бы я на милый зов ответилТам, где луны встающий лик так светел,Где дышит ночь невыразимой тайнойИ теплятся над спящею УкрайнойВ лучах лазурных звезды из-за туч,И грезит пруд, и дремлет тополь сонный,Вдоль туч скользя вершиной заостренной…
Лагерные учения фетовского полка проходили под Петербургом, и поэт получил возможность бывать в столице. В 1850 году у него вышел второй сборник стихов, подготовленный уже давно. Новых стихов с конца 40-х годов Фет написал очень мало, не в силах преодолеть гнетущее душевное одиночество. Но теперь, очутившись в Петербурге, он невольно потянулся к литературной среде, явился в редакцию журнала «Современник». Великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов, в ту пору руководивший журналом, был чуток ко всему передовому и сплотил вокруг себя самых талантливых литераторов.
В кругу «Современника» Фет встретился с писателями Иваном Александровичем Гончаровым и Дмитрием Васильевичем Григоровичем, с женой Некрасова – писательницей Авдотьей Яковлевной Панаевой, с критиками Василием Петровичем Боткиным и Александром Васильевичем Дружининым. А по-настоящему сдружился с Иваном Сергеевичем Тургеневым, с которым познакомился прежде, на Орловщине, во время наездов домой из полка.
В редакции «Современника» Фет пришелся ко двору. Поэт почувствовал искреннее внимание к себе и воспрянул духом. Бумага и карандаш опять поманили его, и он уединился в номере петербургской гостиницы. Фет обнаружил, что подробности его жизни на юге, казавшиеся будничными, незначительными, не так уж прозаичны. Дымка воспоминаний придала им очарование невозвратимого.
Взять хотя бы поездки в Кременчуг по Днепру в рыбачьей лодке под парусом. Когда-то они казались удобными и приятными, потому что были дешевы и вносили разнообразие в военный быт. Теперь стало не важно, с какой целью совершались эти поездки. В сознании осталась одна прелесть увиденного в пути. Глаза запомнили днепровский пейзаж с величайшей точностью, и теперь он легко возник в стихотворении «На Днепре в половодье».
Первым слушателем этого стихотворения стал Тургенев, навестивший Фета в гостинице. Чтение привело его в восторг.
– Я боялся, что талант ваш иссяк, но его жила еще могуче бьет в вас. Пишите и пишите!
Стихотворение «На Днепре в половодье» Фет посвятил Панаевой. Оно было напечатано в первом номере «Современника» за 1854 год.
В том же году читатели этого журнала познакомились со стихами Фета, в которых дышало, дремало, нежилось и играло всеми цветами радуги море. Весной полк Фета расположился в Эстонии, на Балтийском побережье. Каждый день любуясь заливом, поэт научился различать малейшие оттенки в настроении грозной и ласковой стихии, жадно прислушивался к усыпляющему шепоту и капризному лепету волн. Он говорил, что его покорила «и красота моря, и море красоты». Талант его живо откликнулся на новые впечатления. Небольшие приморские стихотворения Фета находили радушный отклик у литераторов из тургеневского окружения.
В одном из этих стихов выражены первые ощущения поэта от близости моря. Он окидывает взглядом всю широкую картину воды и неба. Мелкие детали пока не подмечены. Поражает щедрая огромность пространства:
Ночь весенней негой дышит,Ветер взморья не колышет,Весь залив блестит, как сталь,И над морем облаками,Как ползущими горами,Разукрасилася даль.
Постепенно глазу и пониманию поэта становятся доступны и подробности жизни приморской природы. Каждая в своей многозначительности и все вместе они очень полно выражают смену времени дня и настроение морской стихии в стихотворении «Вечер у взморья».
Природа открыла поэту свою невидимую душу, научила его чувствовать взаимосвязь всего живого на земле.
Родственное внимание к природе помогло Фету уловить приметы, по которым он легко предсказывал погоду. Но в стихотворении «Жди ясного на завтра дня…» мало видеть лишь пророчество светлых, радужных дней в природе – поворот на ясный день совершался и в душе поэта.
Звездный час
В обзоре литературы за 1842 год В. Г. Белинский писал: «…Прошлый год был небогат стихами, а будущий – это можно сказать смело – будет еще беднее… Лермонтова уже нет, а другого Лермонтова не предвидится… хоть совсем не пиши стихов…»
Невеселые итоги подвел критик в начале 1840-х годов…
Однако в это время набирало силы, хотя по-настоящему еще не заявило о себе, целое поколение молодых поэтов. Читатель следующего десятилетия – 1850-х годов – уже с интересом следил за именами Н. А. Некрасова, Ап. Григорьева, А. А. Фета, Я. П. Полон-ского, А. К. Толстого, А. Н. Майкова, Л. А. Мея, И. С. Никитина и других поэтов, своеобразие которых стало очевидным для всех.
