Прижавшись спиной к кухонной двери, Рейнолдс попытался подняться, используя дверную ручку в качестве опоры. Голова его кружилась, настоящая карусель ужасов, круг за кругом, и лошади одна уродливее другой. Ноги подогнулись, и Рейнолдс повалился на пол, как старый дурак, каковым он, впрочем, и являлся. Черт. Черт. Черт.
Гэвин слышал, как Рейнолдс упал, но на кухню возвращаться не стал: он был слишком занят поисками оружия. Он хотел быть готовым к самообороне — на тот случай, если незваный гость, напавший на Рейнолдса, все еще в квартире. Он порылся под научными отчетами, наваленными на столе в кабинете, и обнаружил нож для бумаги, лежащий возле кипы нераспечатанных писем. Благодаря Бога за находку, он немедленно схватил его. Нож был легкий, лезвие тонкое и с зазубринами, но, если правильно взяться за дело, таким можно и убить.
Чувствуя себя несколько спокойнее, Гэвин вернулся в прихожую и помедлил минуту, продумывая тактику дальнейших действий. Для начала следовало найти ванную: там с наибольшей вероятностью можно будет разыскать какой-нибудь перевязочный материал. Подойдет даже чистое полотенце. Тогда, возможно, от парня удастся чего-нибудь добиться или даже убедить его дать объяснения. Сразу за кухней коридор резко поворачивал налево. Гэйвин свернул за угол и увидел прямо перед собой приоткрытую дверь. За ней горел свет и на кафеле блестели капли. Ванная.
Зажав левой рукой правую, в которой был нож, Гэвин подошел к двери. От страха мышцы его рук напряглись. Мелькнула мысль: пойдет ли это ему на пользу в том случае, если придется нанести удар? Он чувствовал себя нелепо, неприятно, даже глупо.
На дверном косяке была кровь, отпечаток ладони, явно оставленный Рейнолдсом. Значит, все произошло именно здесь: Рейнолдс выкинул руку вперед, чтобы подтянуть себя к двери, уворачиваясь от нападавшего. Если этот человек все еще в квартире, то именно здесь. Прятаться больше негде.
Позже, если это «позже» настанет, Гэвин, возможно, обзовет себя идиотом за то, что пнул дверь ногой, отворив ее нараспашку и тем самым провоцируя нападение. И все же, отдавая себе отчет в глупости своих действий, он их совершил, и открытая дверь закачалась на петлях, обнаружив кафельные плитки, залитые водой и кровью. Гэвин ждал, что за порогом вырастет фигура с крючковатыми руками и с воинственным воплем кинется на него.
Но нет. Ничего не произошло. В ванной никого не было; а раз не было в ванной, значит, не было и во всей квартире.
Гэвин испустил вздох облегчения, долгий и медленный. Рука, сжимавшая нож, в котором больше не было нужды, ослабила хватку. Теперь, несмотря на пот и страх, Гэйвин испытал разочарование. Снова жизнь его обманула, подобралась с заднего хода и умыкнула его судьбу, оставив ему вместо почти уже заслуженной медали грязную швабру. Оставалось только сыграть роль няньки для этого старикашки — и убраться восвояси.
Ванная была оформлена в зеленовато-желтых тонах, так что кровь и кафель резко контрастировали. Полупрозрачная занавеска для душа, украшенная стилизованным изображением рыбок и морских водорослей, была наглухо задернута. Все это было похоже на киношное место преступления и выглядело как-то игрушечно. Слишком яркая кровь, слишком равномерное освещение.
Гэвин уронил нож в раковину и открыл зеркальные дверцы небольшого шкафчика. Он был забит полосканиями для рта, витаминизированными добавками, пустыми тюбиками из-под зубной пасты, но единственным лекарственным средством, которое там хранилось, оказалась упаковка лейкопластыря. Закрыв дверцу, он увидел в зеркале собственное отражение: совершенно измученное лицо. Он отвернул до упора кран холодной воды и склонил голову к раковине: немного воды — и водка из головы улетучится, а щеки слегка зарумянятся.
Когда он горстью зачерпнул воду и плеснул себе в лицо, за его спиной раздался какой-то звук. Сердце с силой заколотилось о ребра; он выпрямился и закрутил кран. Вода стекла с его подбородка и ресниц и с бульканьем унеслась в трубу.
Нож остался в раковине, на расстоянии вытянутой руки. Звук доносился со стороны ванны, собственно, из ванны — безобидное плескание воды.
Страх вызвал прилив адреналина, и обострившиеся чувства Гэвина принялись заново исследовать обстановку. Резкий запах лимонного мыла, ярко-бирюзовая рыба-ангел, проплывающая сквозь лавандовую ламинарию на занавеске для душа, холодные капли на лице, тепло под веками — все те неожиданные подробности и впечатления, на которые он до сих пор просто не обращал внимания, не желая прилагать усилий к тому, чтобы видеть, слышать и чувствовать на пределе своих возможностей.
Мир, в котором ты живешь, — настоящий, так твердил ему разум (это звучало как откровение), и если ты не будешь чертовски осторожен, ты в нем умрешь.
Почему он не заглянул в ванну? Вот жопа! Почему?
— Кто там? — спросил он, надеясь, вопреки разуму, что Рейнолдс держит дома выдру и она тихонько принимает ванну. Но надеяться было глупо. Господи, ведь на полу кровь!
Когда Гэвин отвернулся от зеркала, плеск стих — ну давай же! давай! — и он отодвинул занавеску, легко скользнувшую вбок на пластиковых петлях. Спеша раскрыть тайну, он оставил нож в раковине. Теперь уже было поздно: рыбы-ангелы сложились гармошкой, и Гэвин смотрел на воду.
Воды оказалось много, она лишь на дюйм или два не доходила до края ванны и была мутной. На поверхности кружились по спирали клочки бурой пены. От нее шел одуряюще животный запах — запах мокрой псины. Из воды ничего не торчало.
Гэвин вгляделся внимательнее, стараясь понять, что же лежит на дне. Сквозь пену виднелись нечеткие очертания. Он склонился ниже, чтобы на фоне густого осадка различить форму лежащего в ванне предмета. Внезапно он рассмотрел что-то, отдаленно напоминающее пальцы руки, и понял, что этот предмет имеет очертания человеческого тела, скрюченного в позе зародыша и лежащего совершенно неподвижно в грязной воде.
Он провел рукой по поверхности, чтобы хоть чуть-чуть расчистить все это дерьмо, его собственное отражение тут же разбилось вдребезги, зато обитателя ванны стало видно прекрасно. Это была статуя, изображавшая спящего человека, голова которого, впрочем, вместо того чтобы быть слегка опущенной и плотно прикрытой руками, была повернута так, будто пыталась разглядеть что-то сквозь грязное пятно, расплывшееся по поверхности воды. На грубо вырезанном лице были нарисованы открытые глаза, похожие на две кляксы; рот изображен в виде прорези, а уши походили на две аляповатые ручки, прилаженные к лысой голове. Анатомические нюансы нагого тела были проработаны ничуть не более искусно, чем черты лица, — работа скульптора-недоучки. Краска кое-где облезла, возможно отмокла, и сползала по торсу серыми неровными потеками. Под ней открывалась темная деревянная плоть.
Бояться здесь было нечего. Objet d'art,[1] лежащий в ванне; его положили отмокать от дурацкой раскраски. А плеск, который он слышал у себя за спиной, был звуком всплывающих пузырей, образовавшихся в результате какой-нибудь химической реакции. Ну вот, все и объяснилось. Бояться нечего. Никаких причин для страха. Бейся же, мое сердце, как говаривал бармен в «Амбассадоре», когда на сцене появлялась новая красавица.
Гэвин саркастически усмехнулся: парень, лежащий в ванне, на Адониса не тянул.
— Забудь, что ты это видел.
В дверях стоял Рейнолдс. Рана больше не кровоточила, зажатая какой-то омерзительной тряпкой, кажется носовым платком, который Рейнолдс приложил к лицу. Отсветы кафеля придавали его лицу немного желчный цвет; такой бледности устыдился бы даже труп.
— Ты в порядке? Хотя не похоже.
— Не волнуйся… пожалуйста, уходи.
— Что же все-таки случилось?
— Я поскользнулся. На полу лужа. Я поскользнулся, вот и все.
— А как же шум…
Гэвин обернулся и снова заглянул в ванну. В этой статуе было что-то завораживающее. Возможно, нагота; и этот новый стриптиз, который она показывала под водой, высшая форма стриптиза — со снятием кожи.
— Соседи, я же сказал.
— А это что? — спросил Гэвин, не отрывая взгляда от отвратительного кукольного лица, видневшегося из-под воды.
— А это не твоего ума дело.
— Почему фигура так скрючена? Этот парень что, умирает?
Гэвин обернулся и взглянул на Рейнолдса, получив в ответ на свой вопрос лишь кислейшую из возможных улыбок, которая тут же потухла.
— Ждешь, чтобы я заплатил.
— Нет.
— Чертов выродок! Ты работаешь или нет? Не только постель стоит денег, так что бери столько, во сколько сам оцениваешь потраченное время… — он испытующе взглянул на Гэвина, — и свое молчание.
Опять он о статуе; Гэвин не мог оторваться от нее, несмотря на все ее уродство. Его собственное озадаченное лицо смотрело на него, колыхаясь на поверхности воды, своим соседством наглядно демонстрируя беспомощность древнего художника.
