Но есть разные уровни благости. Высший из них сам Бог. Существует нисходящая от Бога иерархия творений (в креационизме) или эманаций (в манифестационизме). Духовная ипостась бытия выше плотской. И в этом смысле зло есть отпадение от Бога, апостасия. Зла не сама плоть, а умаление духа в пользу плоти. Говоря современным языком, зло – это биологизация бытия человека. Человек, лишенный духовной ипостаси жизни, – голем – уже не есть человек в его категориальном значении. С традицией жесткой монистичности плохо соотносятся религиозные сюжеты прямого столкновения добра и зла, такие как Армагеддон или легенда об Антихристе. Наиболее контекстен такой подход для системы протестантской религиозности.
Второй подход в раскрытии категории зла – дуалистический. Для него добро и зло – антагонизменные трансцендентные начала. Богу – абсолютному добру противостоит столь же абсолютизируемое зло – дьявол. Мировая история развертывается в перманентной борьбе этих двух начал. Человеческой персонификацией зла в традиции христианской апокалиптики выступает Антихрист. Это уже биологический человек, уподобленный животным. Его существование оразумлено. Однако деятельность Антихриста, как и других персонификаций зла, разрушительна по отношению к ценностям социальной и духовной жизни человечества. Зло в этой версии есть антидобро. Персонификация же зла, соответственно, выражается через образ античеловека. Дуалистическое восприятие зла из всех христианских конфессий наиболее контекстно для православия, с его особо акцентированной эсхатологической компонентой.
Реальные религиозные системы совмещали оба подхода, акцентируя их в большей или меньшей степени. Как примирить заложенные в них противоречия? Выход видится в переходе от двухкоординатной к трехкоординатной системе понимания добра и зла. Вместо дихотомии «добро – зло» предлагается «аксиологический треугольник»: «добро – зло-1 – зло-2». Человеку в его высшей категориальной назначенности противостоит «человек биологический» и «античеловек». Вызовы расчеловечивания состоят, соответственно, как в биологизации жизни, так и в ее ценностном извращении. Оба эти вызова актуальны. С угрозой биологизации жизни – зла-1 соотносится распространение культа потребления. Ее символом выступает глобальная система фастфуд. Злу-2 соответствуют угрозы постмодернистской извращенности и глобального паразитизма.
Исторически в рамках религиозного осмысления добра и зла предпринимались многочисленные попытки номинировать важнейшие из добродетелей и грехов. Часто, в соответствии с когнитивным уровнем развития человечества, это номинирование выражалось через соответствующую персонификацию. Добродетелей персонифицировали святые и ангелы, грехи – демоны и известные грешники.
Осмысление категорий добра и зла через мифологические образы соотносилось с духом времени. Даже в таком формате оно, безусловно, продвигало человечество по пути нравственного прогресса. Но на настоящее время этот формат недостаточен. Вернуться к религиозной трактовке добродетелей и греха, как призывают многие сторонники ортодоксальных позиций, было бы шагом назад. Связывать грехи с искушением определенных демонов – очевидный редукционизм. Актуальный вызов заключается, таким образом, в переосмыслении добра и зла с позиций науки.
Определенные попытки модернизировать взгляды на добродетели и грехи в соответствии с новыми вызовами времени предпринимаются и в кругах церкви. Это выразилось, в частности, в расширении папой Бенедиктом XV перечня смертных грехов человечества. Традиционный, идущий из раннего средневековья перечень включал следующие тягчайшие проявления греховности: гордыня, зависть, чревоугодие, похоть, гнев, алчность, праздность. Перечень Ватиканом грехов современной цивилизации выглядит следующим образом: аборты, педофилия, загрязнение окружающей среды, наркоторговля, манипуляция человеческими генами, социальная несправедливость, ложь и избыточное богатство. Дискурс внутри церкви вокруг нового определения греха указывает на потребность категориально интегрированного осмысления добра и зла. Грех вторичен по отношению ко злу, и без определения зла номинация грехов оказывается лишенным семантики формальным предписанием.
Изопсефия
Древние греки вели счет, раскладывая камешки гальки. Это были «природные счеты». От соединения слов «равный» и «галька» было произведено слово «изопсефия» – понятие, подразумевавшее нумерологическое выражение зашифрованных смыслов. Сакральные тексты могли прочитываться буквально, а могли и нумерологически. Изопсефия была предназначена для посвященных, обладателей кодов или способных через игру числовых комбинаций к осуществлению декодировки. Аналогом изопсефии в каббалистике выступала гематрия. Типичный пример кодирования религиозных знаний представлял следующий фрагмент текста, приписываемый писаниям Сивиллы Кумейской: «Когда Дева даст рождение Великому Богу, и на востоке взойдет звезда среди бела дня, – это будет великий знак всем людям на земле. Тогда Сын Господа снизойдет к людям в образе человеческом. Он обладает четырьмя гласными звуками и двумя одинаковыми безгласными; я скажу полное число его имени: восемь единиц, столько же десятков и восемь сот – вот что будет означать имя его неверующим»[18]. В тексте Сивиллы имя Великого Бога дешифровалось как Иисус. Для II века, когда еще христианство было преследуемой в Римской империи религией, приходилось скрывать имя Бога, которое открывалось при правильном сложении чисел. Числа в древности преимущественно выражались не цифрами, а буквами. Каждой букве соответствовало определенное числовое значение. Имени Иисус в греческом написании соответствовало число 888 (10 + 8 + 200 + 70 + 400 + 200).
Слова в традиции изопсефии имели, таким образом, два значения: собственно словарное и числовое. По словарному значению можно было высчитать число, по числовому – слово. Сочетание числовых и словарных значений создавало особый тип тайнописи. Прочтение ее давало, как считалось, доступ к высшим знаниям. Но слово-числовых комбинаций могло быть бессчетное множество, а потому изопсефия превратилась в особую игру ума. Образы апокалипсиса опознавались по своеобразным пасьянсам. Запасшись терпением, найти их можно было через перебор комбинаций фактически в каждую историческую эпоху[19].
Откровение Иоанна Богослова —
фундаментальная основа христианской эсхатологии
Основу христианских эсхатологических представлений составляет Откровение Иоанна Богослова. Чаще всего написание книги относят ко времени правления императора Домициана, но существует и версия более раннего времени ее создания. Исследования показывают, что исходный текст Откровения был больше по объему, чем итоговый вариант. Возможно, не вошедшие в каноническую книгу компоненты вошли впоследствии в народные предания. Откровение Иоанна Богослова первоначально не входило в список канонических новозаветных книг. Отсутствовало оно еще в каноне книг, утвержденном в 364 году Лаодикийским поместным собором. Активным сторонником его подлинности выступал в это время Афанасий Великий. И только с начала V века Апокалипсис был признан окончательно каноничным произведением[20].
Сюжетная линия Откровения Иоанна Богослова развертывалась в следующей последовательности.
Явление Христа Иоанну Богослову, в торжественном облачении, белых одеждах, с белыми волосами, держащим в правой руке семь звезд.
Репрезентация Христа, как альфы и омеги, который был мертв, но жив и будет жить во веки, владеющий ключами от ада и смерти.
Семь золотых светильников и семь звезд в деснице Иисуса Христа интерпретируются как семь ангелов семи церквей.
Христос через Иоанна направляет послания каждой церкви.
Ангел каждой из церквей получает свою характеристику:
• ангел Эфесской церкви – много трудился во имя Христова, разоблачал лжеапостолов, но отступил от
