Он включил Филадельфию. Голубой экран был чист. Звучал только голос диктора. Спокойным и размеренным тоном диктор сообщал-о том, что уже произошло и что еще должно произойти. "Можно надеяться, - говорил он, - что на Марсе и Венере взрыв вызовет лишь небольшие климатические изменения, а потому с помощью скоростных космических кораблей следует эвакуировать туда как можно больше людей. Подлежащие эвакуации - их будет отбирать районная администрация должны быть молоды, здоровы и обладать высокими умственными способностями".
- Ну и что? - сказал Лаберро. - Опять начнется взяточничество. А остающиеся будут штурмовать космодромы.
"Во избежание непредвиденных осложнений, ибо после взрыва вся солнечная система может оказаться полностью необитаемой, на новом звездоплане будет поднята и направлена к созвездию Кентавра большая группа мужчин и женщин. Что же касается остальных, то их удел - лишь ждать. Во всяком случае, существуют церкви. Коммунальные службы должны действовать до конца".
- Вот это да! - засмеялся Лаберро.
- А ведь вам не удастся полностью осуществить свою идею, - заметил Макс. Кое-кто сумеет укрыться на других планетах, и человеческая раса сохранится. И, быть может, даже сумеет перебраться на другие звездные системы.
- Это не имеет значения, - равнодушным тоном отозвался Лаберро, - Все равно людям придется начинать все сначала - рабски трудиться, чтобы выжить в непривычных условиях. Будет ли это им под силу? Вы ведь были на Венере? Что, по-вашему, там произойдет?
- Если нет своей планеты, на что можно надеяться? Три шанса против одного, что люди там либо вымрут, либо опустятся ниже уровня аборигенов.
- И я так думаю, - согласился Лаберро. Ну, а если им удастся выжить, в чем я весьма сомневаюсь, желаю им удачи, - он помолчал. - Надеюсь, Сильвестро не подумает, что я в последний миг разжалоблюсь? Этого не случится. И если телеэкран будет еще работать, я получу немалое удовольствие, наблюдая, как суетятся муравьи вокруг своего муравейника.
- Три дня - срок немалый, - зевая, пробормотал Макс. Я, пожалуй, немного посплю.
Его разбудил голос телекомментатора. Лаберро смотрел передачу. На экране был зал космодрома в Нью-Хейвне. Длинная вереница молодых людей и девушек терпеливо ожидала своей очереди на посадку в международные корабли. Время от времени камера показывала, как стартует очередной корабль: вздымаясь, в дыму и пламени, он исчезал в сулящем спасение небе, Комментатор коротко, по-деловому, извещал о происходящем. Длинная очередь неторопливо продвигалась вперед. Камера метнулась в толпу: мужчины и женщины стояли неподвижно и молча следили за медленным шествием отобранных на посадку.
Лаберро переключил на другую программу. И там шла передача, посвященная текущим событиям. По-видимому, все станции в этот час всеобщего бедствия вели репортаж с мест. Показывали службу в церкви; звучала музыка тысячелетней давности, совершался еще более старинный спокойный обряд. Лица присутствуют щих были серьезны и сосредоточены.
Третья станция, которую включил Лаберро, вела передачу из музея Вейцмана. Здесь множество людей медленно переходили от одного экспоната к другому, прощаясь с шедеврами античности: вазами из Аттики, римской мозаикой, хрупкими японскими акварелями, На экране появилась самофракийская крылатая богиня победы, дважды погребенная и дважды восставшая из руин, второй раз - из руин Парижа. Ее торс, сильно поврежденный, но все еще прекрасный, заполнил весь экран.
Макс снова закрыл глаза и глубже уселся в кресле. Он дремал и, когда просыпался время от времени, видел, что Лаберро не отрывается от экрана: земной шар готовился встретить свой конец. Нарастающий темп эвакуации... Церкви, переполненные верующими... Работники коммунальных служб, спокойно выполняющие свои обычные обязанности... Мир пришел на последний неторопливый поклон к сокровищам своего прошлого... Десятки разных сцен, участники которых одинаково преисполнены смирением и стремятся к единой цели.
Лаберро смотрел на экран. А Макс, очнувшись от дремоты, смотрел на Лаберро.
Одна сцена, появившаяся на экране через восемнадцать часов после первого объявления о предстоящем конце мира, была особенно впечатляющей. Среди гигантских калифорнийских секвой телекамера отыскала семью: отца, мать, мальчика лет семи и пятилетнюю девочку. Они пробирались между гигантскими стволами - пигмеи среди великанов. Девочка вскочила на выступающий из-под земли корень секвойи и застыла на нем. Геликоптер с камерой на борту взмыл в небо, чтобы с высоты показать ее, золотоволосую, рядом с древней царицей лесов. Лаберро поспешно, слишком поспешно переключился на другую программу.
Наблюдая за ним. Макс взвешивал шансы. Он сосредоточил все внимание на самом Лаберро. и на силе, оказавшейся у Лаберро в руках. Теперь он убедился в правильности своей догадки: да, его план может быть осуществлен. Но одновременно он отдавал себе отчет и в том, что может произойти осечка. А что, если Лаберро не выдержит обещанных трех дней? Вдруг он поддастся стремительному натиску безумия? Вдруг обуявшая Лаберро гордыня увлечет его на тот, другой путь, и он нажмет маленькую зеленую кнопку? Все теперь зависело от того, насколько устойчивым окажется разум Лаберро. Да, не очень весело было коротать часы ожидания с такими мыслями в голове.
Он видел, что-лицо Лаберро становится все более напряженным, значит, в его мозгу идет борьба. Он следил, стараясь не упустить того мгновения, когда напряжение достигнет предела. И это мгновение наступило, казалось бы, в самую неподходящую минуту. К вечеру второго дня Лондон навел телекамеру на одну из древних улиц города, и на экране появился резчик по дереву, сидящий во дворе своего дома. Осторожными, размеренными взмахами ножа он снимал стружку. Чтобы завершить такую работу, требовались недели, а то и месяцы, Лаберро встал. Правая рука его нерешительно нависла над зеленой кнопкой, и вдруг, вскрикнув, он выключил главный рубильник и рухнул на руки подоспевшего Макса.
- Отлично сработано, Ларкин! - воскликнул у себя в кабинете Сильвестро.
- Надо им сказать... - бессвязно бормотал Лаберро, надо им тотчас же сказать... Они должны знать. Это удивительные люди... Они должны знать.
Макс предпочел бы, чтобы это было сделано в более мягкой форме. Но Сильвестро заявил прямо:
- Возьмите себя в руки, Лаберро. Говорить тут нечего.
- Скажите им, что все в порядке, - настаивал Лаберро. - Вы обязаны сказать им об этом.
- Включите Филадельфию, - обратился Сильвестро к Менигстайау. Шла, должно быть, та же передача. На экране под какафонические звуки мелькали женские ножки и рискованные декольте. Лаберро недоумевающе затряс головой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
