Подпоручик повернулся к окошку, ширкнул согнутой ладонью по стеклу и протянул Амелину сжатую в кулак руку.
— Нате вам муху. Обидьте.
— Глупость какая-то, — сморщился комиссар. — Пустите вы ее!
— Я пошутил. Сами подумайте — ну какие зимой мухи? — И Кутасов разжал пустой кулак. — Так вот, вы говорите — добровольная. Это значит, хочу — воюю, хочу — нет?.. Дудки! Как только начнутся серьезные дела, вы тут же введете воинскую повинность. Никуда не денетесь!
И подпоручик стал сердито пить свой остывший чай.
Наташе этот разговор был не особенно интересен. Она накинула на плечи оренбургский платок, забралась с ногами на койку и тихонько мурлыкала:
В путь, в путь, кончен день забав.В поход пора!Целься в грудь, маленький зуав,Кричи ура!
Амелину казалось, что Наташа поет очень хорошо. Он бы слушал и слушал.
Много дней, веря в чудеса,Сюзанна ждет…
— Наташка, что это ты поешь? — заинтересовался Кутасов.
— Так. Песенку.
— Она для строя годится. Напиши мне слова. Ладно? — И подпоручик повернулся к гостю. — А то они поют черт знает что. «Царь Ерманский», «Тетушка Аглая»… Новых-то песен нет.
— Видите, вы сами хотите новое, — уколол Амелин.
Кутасов пожал плечами:
— Конечно, новое. Новая армия — новые люди. Новый дух… Но основа-то, законы-то войны остаются старые!
— Законы войны тоже будут новые. Эта ведь война революционная.
— Вы человек штатский. Что такое законы войны, понятия не имеете. Но зато знаете, как их изменить… Поразительно!
— Мальчики, не ссорьтесь, — сказала Наташа жалобно.
Но Кутасов закусил удила:
— Если б вам велели построить новый курятник — ведь не смогли бы? Небось и рубанка в руках не держали… А строить новую армию беретесь!..
Если Амелин и обиделся, то не показал этого. Прихлебывая чаек, он задумчиво глядел на подпоручика.
Со скрипом отворилась дверь и вошел тщедушный солдатик Шамарин. Уже в комнате он кашлянул для вежливости и спросил:
— Можно взойти?.. Товарищ комиссар, требуется подписать бумагу. Чтобы, значит, все было законным способом…
И он протянул Амелину заполненный крупными буквами тетрадный листок. Комиссар начал читать, и у него глаза на лоб полезли.
— Вы только послушайте, — повернулся он к подпоручику. — «Приговор полкового солдатского суда. За съедение взводного пайка консервов, который был выписан на весь взвод, солдата Мясоедова как мародера и грабителя своих товарищей казнить через расстрел…»
Возле водокачки мотались невысоко над землей желтые пятна света. Трое солдат с фонарями «летучая мышь» и еще двое с винтовками сторожили мародера Мясоедова. Мясоедов ждал, что с ним будет, покорно, как лошадь на живодерке. Кругом стояли молчаливые зрители. Быстрым шагом подошли Амелин и Кутасов.
— На что нам бумагу ждать?.. Стрелять его, злодея! — услышал комиссар. Это, конечно, агитировал Карпушонок. А рядом с фонарем в руке стоял Уно Парте.
— Товарищ Уно! — ужаснулся комиссар. — И ты тоже?
— Полковой комитет присудил. Ему мало стрелять, вор проклятый, — непреклонно сказал эстонец. — Ему надо руку перед смертью рубить! Как Финляндия!
— Шестеро банок говядины было — и он их беспощадно съел! — объяснил кто-то.
Среди прочих Амелин увидел матроса Володю. Тот глядел на происходящее с презрительной улыбкой. Ленточки его бескозырки змейками винтились на ветру.
— И ты тут, вольный альбатрос? — неприязненно спросил Амелин.
— Я был против, — ответил Володя. — Это в них играет озверелая мелкая буржуазность. Такие же рабы консервов, как и он.
Матрос вдруг поднял лицо к небу и показал пальцем на высокую красную звезду:
— Если сейчас на Марсе какой-нибудь головастик лупится в телескоп и видит весь этот гротеск — какого же постыдного мнения будет он о человечестве!
И анархист плюнул себе под ноги.
— Теперь слушайте меня, — отчетливо сказал комиссар, повернувшись к толпе. — Вот ваша филькина грамота…
Он порвал «приговор» на четыре части. Мясоедов обрадованно икнул.
— За этот самосуд, — продолжал Амелин, — я вас могу и обязан отдать под трибунал. Но я сделаю по-другому… Я как полковой комиссар распускаю ваш комитет — за дурость, за свирепость, за круглую неспособность руководить массой. И назначаю вам командира полка!
Раздался недовольный шум. Володя горько усмехнулся:
— Понятно, товарищ большевик. Еще один шаг вдаль от свободы. Кого же ты назначаешь? Себя?
Наташа стояла перед зеркалом, одну за одной вынимала из прически шпильки, и освободившиеся волосы мягко ложились ей на плечи. А шпильки она брала в зубы — больше некуда было деть. Вошел Кутасов.
— Слыхала шум?
Наташа утвердительно кивнула зеркалу.
— Это по поводу моей персоны. Товарищ комиссар поздравил меня полковником. Теперь я командир полка… И знаешь, я рад, просто рад.
Комполка Кутасов сел за стол и тоже стал готовиться ко сну — разбирать и чистить наган. Это у него было такой же привычкой, как чистить вечером зубы.
— А твой комиссар в меня влюбился, — сказала вдруг Наташа, шепелявя, потому что во рту мешали шпильки.
— Ах, ах, ах, — снасмешничал Кутасов. — В тебя, в макаку, все влюбляются.
— Все не всё, а он влюбился… Он похож на Алешу Карамазова. — Наташа обернулась к мужу. — А вдруг я в него тоже влюблюсь? Что тогда будет?
— Что тогда будет? — рассеянно переспросил Кутасов. Тогда я его застрелю.
Он нажал спуск револьвера, проверяя, как ходит барабан.
В путь! В путь! Кончен день забав!В поход пора!Целься в грудь, маленький зуав!Кричи ура!
Эту новую строевую песню пела третья рота второго батальона, направляясь на ученья. Полк ожидал, выстроившись на пристанционных путях.
Ать! Два! Веря в чудеса,Сюзанна ждет!У ей синие глазаИ алый рот!
Третья рота заняла свое место на левом фланге.
Командир полка Кутасов подошел к самому краю перрона. На шинели у него теперь не было погон — это Кутасов сделал уступку новой власти.
— Ребята! — сказал он своим далеко слышным голосом. — Для полковых учений плац я вам выбрал довольно непривычный. Но это с расчетом. Позиционная, окопная война позади. Готовиться надо к войне полупартизанской — в лесу, на железных дорогах, в городах… Засим приступим.
Стена строя дрогнула, распалась на кирпичики взводов.
— Так. Опять муштра, опять долбежка, — это сказал матрос Володя. — А где же комиссар? — допытывался анархист. — Завертел эту позорную карусель — и в кусты?
— Комиссар болен. Малярия, — сухо ответил комполка.
— На меня не рассчитывай, гражданин подпоручик. Я в этом не участвую.
— А я бы вас и не пустил в строй. Одеты не по форме. Мне нужен солдат, а не адмирал Нельсон.
— Я не адмирал Нельсон хотя бы потому, что у меня во лбу два глаза. И каждым из них я вижу тебя насквозь!
Анархист отошел к скамейке и сел, скрестив руки на груди.
Между тем полковые ученья уже начались. В тупике стояла (с давнего, видно, времени) платформа, груженная сеном в кипах. Теперь это сено пошло в ход. Часть кип солдаты разложили вдоль путей и прыгали на них с крыши вагона, с мостика водокачки. А третья рота наделала из сена чучелок и со свирепым «ура» побеждала этих чучелок в штыковом бою. Занятия были солдатам не в тягость, даже наоборот: куда лучше, чем безделье.
Кутасов прогуливался взад-вперед по перрону, наблюдал за ученьями. А матрос наблюдал за Кутасовым — сидел и не спускал с него немигающих глаз. Так смотрит кошка на воробья: навряд ли схватишь, а хочется.
Комиссара опять трясла неотвязная малярия. Он лежал на топчане в станционном буфете, и на него курганом были навалены солдатское одеяло, полушубок, чья-то шинель, а поверх всего — Наташина шубка.
Сама Наташа возилась у «буржуйки»: подсевала в нее уголек.
Амелин открыл глаза и увидел прямо над собой вывешенное для просушки свежевыстиранное белье. Рубаха тянула к нему сверху мокрые рукава. Рядом висели кальсоны и полотенчико. Комиссар посмотрел на Наташу с тревожным вопросом.
— Угу, — улыбнулась она. — Я сделала обыск и все грязное постирала.
Амелин сделался прямо пунцовый.
— Наталья Владимировна!.. Ну как же это так? — сказал он с невыразимым страданием. — Кто угодно, только бы не вы!
— Неужели я хуже всех? — невинно спросила Наташа.
— Лучше… Вот поэтому мне просто невозможно…
Тут в голову Амелину пришла еще одна неприятная мысль.
— А если ваш супруг узнает? Что он скажет?
— Не дай бог! — засмеялась Наташа. — Он скажет: могла бы и мне постирать!..
