От собственных мыслей Назарову сделалось тревожно. Почему?.. Вот почему он не рядом с ней?! Он же должен быть рядом, чтобы опекать, защищать и хотя бы просто надеяться. Ему же ничего от нее не нужно, кроме… кроме благосклонности. А Вера Ивановна не была к нему благосклонна, она была с ним вежлива и холодна. Порой чрезвычайно холодна. И вот когда это «чрезвычайно» приключалось, он особенно остро чувствовал свою никчемность.
— У тебя, старик, ни на чем не основанный комплекс вины, — объяснил ему как-то школьный приятель, единственный, кто остался с ним из прежней его жизни. — Тебе надо от него избавляться.
Легко сказать «избавляться»! Как???
— Нужно не держать этот комплекс в себе, а говорить с кем-нибудь о нем, — умничал все тот же бывший одноклассник. — И говорить как можно чаще.
О том, что Назарову не с кем было разговаривать не только об этом, а вообще обо всем, его приятель не подозревал. Он появлялся в стране наездами раз в два-три года, давал дельные советы и, не подкрепляя их помощью, опять уезжал.
И Сан Санычу ничего не оставалось делать, как снова страдать и мучиться ожиданием. Зимой еще было ничего. Рано темнело. На улице было холодно. Рабочие будни тянулись уныло, и домой хотелось просто от необходимости согреться и лечь спать. Но сейчас… Сейчас, когда весна в полном разгаре, когда стены квартиры не просто угнетают, а давят, мешают думать, а то и просто дышать, Назаров испытывал какое-то странное, просто юношеское томление. Был бы рядом приятель, он бы мгновенно все списал на гормональный выброс, но его рядом не было, и потому Сан Саныч не собирался давать своему чувству такого примитивного объяснения. Все было более серьезно. Жаль только, что Вера Ивановна не хотела этого понимать…
Глава 4
Геральд Всеволодович Хитц только что отпустил начальников цехов после затянувшегося еженедельного совещания и сидел теперь, тупо разглядывая потухший монитор компьютера. Итоги за неделю не могли не радовать. Все шло по плану, никакого нарушения сроков, срыва плановых заданий или просроченных отгрузок. Все, как всегда, слаженно, споро и прибыльно. Пять лет назад, ухватившись за идею производства пищевых полуфабрикатов, он и представить себе не мог, что дело так быстро пойдет в гору. А оно не просто пошло, оно поперло, взлетело. Производственные мощности разрастались, товарооборот тоже, ну а вместе с ними и прибыль соответственно.
Геральд поменял машину, потом квартиру, а потом и жену. Все прежнее вдруг сделалось ему маловато и здорово действовало на нервы, как старые тесные ботинки. И он поспешил от всего этого избавиться. Поспешил…
Может, и правда поспешил? Может, стоило повременить, подождать… Может, она бы изменилась — его несовременная, сдержанная на эмоции жена. Привыкла бы к его деньгам и к роскоши и со временем начала бы испытывать во всем этом потребность. И жили бы они, как жили, все втроем. И Данилка бы не сопел сердито в телефонную трубку, когда отец в очередной раз переносил их ежемесячное свидание. В этом месяце снова ничего не получится. Время, отведенное на встречу, будет потрачено на отдых с молодой женой в Ницце. А он ведь хотел взять сына с собой! Видит бог, хотел! А Вера не разрешила. Ну что за сука баба!!!
— Сука! — зло прошипел Геральд своему всклокоченному отражению в черном зеве монитора. — Сука!!!
Никогда не мог себе представить Геральд, что будет так ее ненавидеть. Остро, люто и навсегда. Ненавидел ее целомудренную красоту, ее незыблемую верность и непоколебимое самоотречение. Ох, как он все это в ней ненавидел!
Длинные гладкие волосы почти льняного оттенка… Такие густые, что автоматические заколки летели одна за одной, не в силах их удержать. И тогда она придумала убирать их в дурацкий пучок, закалывая шпильками! Открывала высокий лоб и длинную шею, зачесывала волосы с висков и затягивала их в тугую загогулину. Ну, кто так сейчас причесывается? Кто, кроме нее?!
А что она делала с глазами… Изумительные по форме и цвету глаза Вера ухитрялась оттенять дешевой косметикой, совершенно искренне недоумевая, почему она должна тратиться на дорогую, если ее каждый вечер нужно смывать. И ее совершенно необыкновенные бирюзовые глаза просто терялись за слоем идиотской малярной краски. Губы… Губы она вообще не красила. Раньше он считал, что в этом совсем нет нужды, он мог ее поцеловать в любой момент без боязни накушаться помады. Потом это стало его раздражать. Ну нельзя же быть такой тривиальной! Ну надо же хотя бы как-то выделяться из серой толпы.
Вера считала, что не надо. Не надо краситься, красиво укладывать волосы, красиво одеваться, чтобы подчеркнуть достоинства фигуры…
Вспомнив о ее фигуре, Геральд снова заскрипел зубами.
Данных, подобных Веркиным, он в природе не встречал. Видел пару раз на подиуме у высокооплачиваемых моделей, и все. В реальной жизни такого полного пакета ему больше не встретилось. Всякий раз что-то было да не так. У одной ноги чуть полноваты, у другой талия подкачала, у третьей грудь не мешало бы приподнять. Даже его теперешней жене пришлось лечь под скальпель, чтобы достичь того, что Верке досталось за здорово живешь.
У Верки ноги росли, как принято теперь говорить, от ушей. И были такой совершенной формы, что ей вообще стоило ходить без юбок. Она же носила рясы. Длинные, бесформенные одношовные рясы, которые назвать юбками у него не поворачивался язык.
Ее талию Геральд обхватывал ладонями даже после того, как родился Данилка. Упругий плоский живот с крохотной родинкой слева от пупка. Красивые руки с изящными ладошками. И грудь… Геральд глубоко вздохнул и тяжело, с присвистом выдохнул. Такой груди не было больше ни у кого. Ника свою дважды корректировала, пока достигла формы, понравившейся ему. Верке этого не требовалось. Ей вообще ничего не требовалось, кроме одного: облачить свое совершенное тело в одежду, которая бы ей подходила.
Она этого не делала никогда и не хотела понимать и принимать его претензий. Он боролся. Во всяком случае, пытался это делать. Ничего не вышло. Она убирала в дальний ящик дорогие модные тряпки, которые он покупал ей, снова влезая в чудовищные по форме сарафаны и свитера.
Это тоже была одна из причин его лютой ненависти.
А еще Геральд ненавидел Верку за ее понимание. Ох, как омерзительно ему было ее молчаливое понимание! Она же обо всем буквально догадывалась. Но его ночным отлучкам, и следам от губной помады на рубашках, и даже синякам на его шее находила какое-то объяснение. Ни разу за прожитые годы она не закатила ему скандала. Не предъявила счета за свои слезы и бессонные ночи. Не вцепилась в волосы и не расцарапала лицо. Не то чтобы он испытывал потребность в подобной экзотике, но самолюбие-то у нее должно было быть! А его не было, самолюбия! Оно у нее напрочь отсутствовало. Потому и стыдно ей было красиво наряжаться и ходить в дорогих тряпках на уроки в школу, где не все дети досыта кушали. Да и на фоне своих затрапезных коллег не хотелось ей блистать. Скромная, мать ее… Эта самая скромность ее и сгубила.
— Доскромничалась, сука! — зло прошипел Геральд, переломив пополам простой карандаш.
Под правым ребром тут же неприятно заныло, и в горле заскребла изнуряющая изжога. Все, начинается. Теперь будет печь до тех пор, пока он не разведет в стакане омерзительный на вкус порошок и не уляжется правым боком на грелку.
Верка как-то быстро с этой его хворью справлялась. Какую-то травку насует в термос, зальет кипятком на ночь, а утром добавит в чай. И никаких тебе болячек, даже если приходилось и понервничать. И еще она готовила потрясающую овсянку ему на завтрак. Что-то такое взбивала, перемешивала, кипятила, засыпала, потом накрывала кастрюльку сложенным вчетверо полотенцем и через десять минут его кормила. Ничего подобного он больше нигде не пробовал. В этом, кстати, ему тоже виделась причина его иссушающей ненависти. Все-то она понимала, всем-то обладала, со всем справлялась. Только вот с ним не сумела справиться! Не-су-ме-ла! Он взял, да и вышел из-под контроля, как разбушевавшаяся стихия. Из-под контроля ее всепрощения и всепонимания. Он просто ушел от нее раз и навсегда. А потом женился на молодой и резвой, словно необъезженная лошадка, Нике.
Ника была Веркиной полной противоположностью. Она не любила читать книг, не желала работать, презирала скромность, ни черта не хотела понимать в его загруженном рабочем графике и была непозволительно сексуальной. Он мог любить ее когда угодно, где угодно и сколько угодно, если это позволяло ему настроение и покачнувшееся в последнее время здоровье.
— Сука!!! — снова прошипел Геральд с мучительной гримасой, вспомнив о грязных Веркиных намеках сегодняшним утром в аптеке.
У него иногда случались сбои в постели. Если уставал, спал по четыре часа в сутки или совершал длительный перелет из разных часовых поясов. Она не теребила его тогда, опять-таки все понимая. Купала, как ребенка, намыливая голову и натирая спину жесткой мочалкой. Потом снова поила чаем, который пах земляникой и летом. Укладывала спать и, подоткнув со всех сторон под него одеяло, исчезала в другой комнате. Утром он просыпался полный сил и с ходу начинать к ней приставать. Стягивал без церемоний с нее убогую байковую пижаму и…
