Берлинг (рассерженно). Послушайте, инспектор, по-моему, это не что иное, как неуместное и навязчивое вмешательство в чужие дела. Наверное, придется на вас пожаловаться. Я сообщил вам все, что мне известно — хотя и не думаю, чтобы мои показания имели сколько-нибудь важное значение, — и теперь у вас нет ни малейшего основания впутывать в эту неприятную историю еще и мою дочь.
Шейла (подходя ближе к ним). В какую историю? И что тут происходит?
Инспектор (веско). Я, мисс Берлинг, полицейский инспектор. Сегодня днем одна молодая женщина выпила раствор какого-то сильного дезинфицирующего средства и, промучившись несколько часов, умерла вечером в городской больнице.
Шейла. О, какой ужас! Это был несчастный случай?
Инспектор. Нет. Она решила покончить счеты с жизнью. Почувствовала, что жить дальше ей невмоготу.
Берлинг. Но только не рассказывайте мне, будто это случилось из-за того, что почти два года назад я уволил ее со своей фабрики.
Эрик. Может быть, это послужило первым толчком.
Шейла. Ты уволил ее, папа?
Берлинг. Да. Девушка сеяла на фабрике смуту. Я имел все основания поступить с ней так.
Джеральд. Безусловно. Убежден, что мы поступили бы в точности так же! Не смотри на меня так, Шейла.
Шейла (огорченно). Прости. Я невольно все думаю об этой девушке… Обречь себя на столь ужасную смерть! А я была так счастлива в этот вечер. О, лучше бы вы мне не говорили. Какая она была из себя? Совсем молодая?
Инспектор. Да. Двадцати четырех лет от роду.
Шейла. Красивая?
Инспектор. Когда я увидел ее сегодня, от ее красоты ничего не осталось, но, вообще-то, она была миловидна, даже очень.
Берлинг. Ну и хватит об этом.
Джеральд. И, по-моему, ваши расспросы ничего не дают вам, инспектор. Ведь для расследования важно то, что приключилось с ней после того, как она перестала работать на фабрике мистера Берлинга.
Берлинг. Ну конечно; я уже говорил об этом несколько минут назад.
Джеральд. Но тут мы ничем не можем вам помочь, потому что нам ничего не известно.
Инспектор (медленно). Вы уверены, что вам ничего не известно? (Смотрит на Джеральда, потом переводит взгляд на Эрика, потом — на Шейлу.)
Берлинг. Вы что же, хотите сказать, что кому-то из них известно что-то еще об этой девушке?
Инспектор. Да.
Берлинг. Выходит, вы явились сюда не только для разговора со мной?
Инспектор. Нет, не только.
Остальные четверо обмениваются недоуменными и тревожными взглядами.
Берлинг (подчеркнуто меняя свой тон). Ну, знай я об этом раньше, я, разумеется, не упрекнул бы вас в назойливости и не пригрозил бы, что буду на вас жаловаться. Надеюсь, вы понимаете меня, инспектор? Мне показалось, что по какой-то одному вам известной причине вы стараетесь придать непомерно большое значение тем скудным сведениям, которые я мог сообщить вам. Прошу прощения. Это меняет все дело. А вы уверены в достоверности фактов, которыми располагаете?
Инспектор. Некоторые из них вполне достоверны.
Берлинг. Не думаю, чтобы они имели сколько-нибудь существенное значение.
Инспектор. Но ведь девушка-то умерла.
Шейла. Что вы хотите сказать? Вы говорите так, словно мы виноваты в…
Берлинг (перебивая). Погоди, Шейла. Послушайте-ка, инспектор: не лучше ли будет, если мы с вами уединимся и спокойно обсудим все с глазу на глаз…
Шейла (перебивая). С какой стати? С тобой он разговор закончил. Теперь, он говорит, очередь за кем-то из нас.
Берлинг. Вот я и постараюсь разумно уладить с ним дело вместо вас.
Джеральд. Что касается меня, то улаживать, собственно, нечего. Никакой Евы Смит я никогда не знал.
Эрик. И я тоже.
Шейла. Так ее звали? Евой Смит?
Джеральд. Да.
Шейла. В первый раз слышу это имя.
Джеральд. Ну так что вы скажете теперь, инспектор?
Инспектор. То же, что и раньше, мистер Крофт. Я ведь говорил вам, что она, подобно многим молодым женщинам в ее положении, не раз меняла имя и фамилию. Она все еще была Евой Смит, когда мистер Берлинг уволил ее — за то, что она хотела получать двадцать пять шиллингов в неделю вместо двадцати двух с половиной. Но с тех пор она перестала называть себя Евой Смит. Должно быть, это имя ей опостылело.
Эрик. Ее можно понять.
Шейла (Берлингу). По-моему, увольнять ее было жестоко. Может быть, это поломало ей жизнь?!
Берлинг. Вздор! (Инспектору.) Известно нам, что произошло с девушкой после того, как она перестала работать у меня на фабрике?
Инспектор. Да. В течение двух месяцев она была безработной. Ее отец с матерью умерли, поэтому у нее не было родительского дома, куда бы она могла вернуться. А сбережений, которые она ухитрялась выкраивать из тех денег, что ей платили в «Берлинг энд компани», хватило ненадолго. Так вот, два месяца спустя, не имея ни работы, ни заработка, ни родного крова над головой, ни близких людей, которые могли бы ей помочь, одинокая, чуть ли не умирающая от голода, она дошла до последней крайности.
Шейла (сочувственно). Еще бы! Ах, как ужасно все получилось!
Инспектор. В каждом городе нашей страны, мисс Берлинг, полным-полно молодых женщин, которые влачат подобную жизнь. Иначе откуда бы вербовали дешевую рабочую силу на фабрики да на склады? Вот спросите у вашего отца.
Шейла. Но ведь эти девушки — не дешевая рабочая сила, а живые люди.
Инспектор (сухо). Мне подобная мысль тоже приходила в голову. Больше того, я полагаю, что всем нам не мешало бы иной раз попытаться поставить себя на место этих молодых женщин, вынужденных ютиться в убогих, темных конурах и пересчитывать остающиеся на жизнь гроши.
Шейла. Да. пожалуй, не мешало бы. Но что все-таки случилось с ней потом?
Инспектор. Ей удивительно повезло — во всяком случае, так ей показалось тогда. Она получила место в ателье мод, притом в хорошем ателье, у Милворда.
Шейла. У Милворда! Мы там часто бываем… По правде сказать, я и сегодня заглянула туда… (Джеральду, с игривым лукавством) ради тебя.
Джеральд (с улыбкой). Польщен!
Шейла. Да, ей посчастливилось, что ее взяли к Милворду.
Инспектор. Она тоже так думала. А получилось это так: в начале декабря того года — тысяча девятьсот десятого — в городе свирепствовала инфлюэнца, и у ателье Милворда неожиданно возникла потребность в рабочих руках. Только благодаря этому она и попала туда. Работа там, как видно, пришлась ей по вкусу. Для нее это было приятной переменой после фабричного труда. Ну и конечно же, ей нравилось находиться среди красивой одежды. И у нее возникло такое чувство, что она начинает жизнь заново. Можете себе представить, как она радовалась.
Шейла. Я думаю!
Берлинг. А потом, надо полагать, ее постигла там какая-то беда?
Инспектор. Через пару месяцев, как раз когда ей стало казаться, что она вполне освоилась с работой, ей объявили, что она уволена.
Берлинг. Не справлялась с порученным ей делом?
Инспектор. Вполне справлялась, они сами это признали.
Берлинг. Но ведь была же какая-то причина, по которой ее уволили.
Инспектор. Единственной причиной было то, что на нее пожаловалась заказчица, — вот из-за этого-то ей и отказали от места.
Шейла (глядя на него, с волнением). Когда это было?
Инспектор (выразительно). В конце января прошлого года.
Шейла. Как… как выглядела та девушка?
Инспектор. Если вы подойдете вот сюда, я покажу вам ее. (Подходит ближе к свету — может быть, к обычной лампе.)
Шейла следует за ним. Инспектор вынимает фотографию. Шейла пристально вглядывается, издает негромкий возглас, узнав девушку, всхлипывает и выбегает вон. Инспектор, пряча фото в карман, задумчиво провожает ее взглядом. Остальные трое несколько мгновений изумленно смотрят друг на друга.
Берлинг. Что с ней?
Эрик. Она узнала ее по фотографии, да?
Инспектор. Да.
Берлинг (сердито). За каким чертом понадобилось вам расстраивать ребенка?
Инспектор. Я ее не расстраивал. Она расстроилась сама.
Берлинг. Ну а почему, почему?
Инспектор. Не знаю — пока. Как раз это я и должен выяснить.
