— Все то же самое. Взрыв.
Она сжала и разжала кулаки.
— Скажи что-нибудь, чего я не слышала в первые двадцать раз.
— Нечего рассказывать. Просто взрыв.
Я обшарила взглядом ее лицо, но оно было непроницаемо. Давненько же я не практиковалась — изоляция длилась слишком долго. Хотя Исповедница вообще была непробиваема. Я постаралась сосредоточиться и попробовала вновь. Она выглядела почти такой же бледной, какой за несколько месяцев в темноте камеры стала и я.
Единственный изъян на ее безупречной коже — клеймо омеги на лбу. У меня не получалось определить ее возраст. На вид Исповедница казалась нашей с Заком ровесницей, но недюжинная сила и мощь, открыто читающиеся во взгляде, прибавляли ей лет десять.
— Зак хочет, чтобы ты мне помогла.
— Тогда передай ему, чтобы сам пришёл повидаться.
Исповедница рассмеялась:
— рассказывали, что в первые несколько недель здесь ты без конца выкрикивала его имя. Даже сейчас, спустя три месяца, ты думаешь, что он к тебе придет?
— Он придет, — сказала я. — В конце концов он придет.
— Похоже, ты в этом уверена. — Исповедница слегка склонила голову: — Ты действительно уверена, что этого хочешь?
Разве объяснишь ей, что мое желание тут ни при чем — хочет ли вода в реке выбирать направление течения? Разве объяснишь, что даже запертая в камере я все еще нужна Заку?
Я попыталась сменить тему.
— Я даже не знаю, чего вы от меня хотите, — заявила я. — Что, по-вашему, я могу сделать?
Она закатила глаза:
— Мы очень похожи, Касс. И я знаю, на что ты способна, даже если ты в этом не признаёшься.
Я решила бросить ей кость:
— Они приходят чаще. Видения о взрыве.
— Сомневаюсь, что ты можешь рассказать нечто ценное о том, что произошло четыреста лет назад.
Я чувствовала, как ее ментальные щупальца обшаривают мою голову, словно противные липкие руки. Попыталась подобно ей самой закрыть свой разум и отгородиться.
Исповедница перестала.
— Расскажи мне об Острове.
Она произнесло это тихо. Мне удалось скрыть изумление от того, как ловко она проникла в мою голову. Видения об Острове появились несколько месяцев назад, после того как заключенных перестали выпускать на крепостную стену. Поначалу, когда мне пригрезились море и небо, я даже засомневалась — может, это лишь мои собственные мечты? Мечты о бескрайних просторах, помогающие убежать от реальности глухой закрытой камеры, в которой я обитала. Но со временем видения участились и стали приобретать удивительные подробности. Я поняла, что они реальны. Как поняла и то, что про них ни в коем случае нельзя никому рассказывать.
В гнетущей тишине отчетливо слышалось мое громкое дыхание.
— Я тоже его видела, — произнесла Исповедница. — Ты должна мне рассказать.
Я попыталась мысленно сосредоточиться на картинке. Остров. Город, укрытый в кратере потухшего вулкана. Дома, жмущиеся друг к другу на крутых склонах. Вокруг — безжалостно-серые воды, омывающие острые скалы. Все по-прежнему, совсем как в моих снах. И тут же я постаралась представить, что прячу тайну в устах, как Остров воронкой кратера укрывает всех секретный город.
— Нет никакого Острова, — припечатала я, вставая.
Исповедница тоже поднялась:
— Лучше бы тебе надеяться на обратное.
* * * * *
Мы взрослели, и Зак начал разделять настороженность родителей. По его мнению, каждый день нашего пребывания вместе являлся для него еще одним днем с клеймом подозрения в том, что он омега, еще одним днем, мешающим ему занять свое законное место среди альф. Вот так, неразделенные, мы и жили: тихо, не высовываясь, на задворках. Наши сверстники пошли в школу, а мы вдвоем учились дома, за кухонным столом. Когда все ребята веселились на берегу, мы вдвоем или на расстоянии, подражая их забавам. Держась подальше от остальных детей, чтобы они не кричали на нас и не бросались камнями, мы слышали только отрывки куплетов, которые те напевали. Позже дома пытались повторить, додумывая свои собственные слова вместо тех, что не разобрали. Мы существовали в своей собственной вселенной ожидания и подозрений. Жители деревни сначала относились к нам с любопытством, потом — с откровенной враждебностью. Спустя время соседи уже не шептались, а открыто кричали:
— Отрава! Уродцы! Самозванцы!
Они не знали, от кого из нас исходит угроза, поэтому презирали обоих. Всякий раз, когда в деревне рождались другие близнецы, а затем их разделяли, наше странное неопределенное положение становилось все более заметным. Соседи отослали своего девятимесячного сына Оскара с культей вместо левой ноги к родственникам в поселение омег. Мы частенько видели, как их дочь-альфа Мег играла в одиночестве во дворе за забором.
— Ей наверняка не хватает близнеца, — сказала я Заку, когда мы, гуляя, увидели ее, апатично жующую голову деревянной лошадке.
— Точно, — ответил он. — Бьюсь об заклад, она просто безутешна, что больше не делит жизнь с уродом.
— Он тоже, должно быть, скучает по семье.
— У омег нет семьи! — Зак процитировал один из плакатов Синедриона. — Тебе ведь известно, что происходит с родителями, которые цепляются за своих детей-омег.
Я слышала, как Синедрион безжалостно наказывал малочисленных родителей, которые, не желая разделять своих близнецов, пытались оставить обоих. То же самое касалось тех немногих альф, которые завязывали отношения с омегами. Ходили слухи о публичной порке, а то и похуже. Но чаще всего родители-альфы с облегчением избавлялись от дефектного потомства. Синедрион утверждал, что альфам опасно постоянно находиться вблизи омег. Шептаться об отраве соседей заставляли одновременно презрение и страх. Омег необходимо изгонять из общества альф так же, как отрава изгонялась из близнеца-альфы в утробе матери. А смогли бы так поступить омеги? По крайней мере мы бесплодны, так что никогда не узнаем, каково это — выгнать собственного ребенка.
Неумолимо приближался день и моего изгнания; скрывая правду, я лишь немного отдаляла неизбежное. Я даже задавалась вопросом: не лучше ли изгнание, чем нынешняя жизнь, полная подозрений всех односельчан и тревожных ожиданий родителей? Только Зак разделял и понимал мою странную жизнь в пограничном состоянии — он чувствовал то же самое. Я постоянно ощущала на себе спокойный взгляд его темных глаз.
В поисках менее глазастой компании я отловила трех красных жуков, которые постоянно ползали у ручья, и посадила в склянку на подоконнике. Мне нравилось наблюдать, как они шевелятся, слушать, как шуршат крылышками о стекло. Через неделю я нашла самого крупного пришпиленным к оконной раме. Одно крыло было оторвано, насекомое вертелось на булавке, раздирая себе внутренности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
