Голос старика дрогнул. Он умолк, осиленный волнением, и стоял освещенный быстро мигающими молниями, мрачный и могучий, подобно древнему жрецу, перед юными воинами, сердца которых бились быстрей под звуки пламенной речи, исходящей из сердца столетнего храбреца.
Долго длилось молчание, прежде чем Тейя решился его нарушить.
– Ты прав, отец мой… Любовь к родине и родному народу горит не угасая в сердцах, способных стать жертвенным очагом для этого чистого и священного огня. Но все ли братья наши чувствуют то же, что и мы, собравшиеся здесь, вокруг тебя?.. Пройди по селам и городам прекрасной Италии, заменившей готам далекую любимую родину, и приглядись к братьям нашим. На сотню готов, способных понять тебя, ты найдешь сотни тысяч утративших всякую связь с родиной, отрекшихся от родного народа, гордящихся званием подражателей иноземцев, не способных откликнуться на твой призыв… Что же может сделать чувство немногих в борьбе с равнодушием большинства? Сможем ли мы, патриоты, спасти великую империю Теодорика, когда большинство наших соплеменников позабыли самое слово «патриотизм» и скрывают свое происхождение как позор и бедствие, предпочитая родному народу покоренных чужеземцев, ненавидящих нас и презираемых нами… Увы, патриотизм немногих не спасет империю готов, отец мой…
– Ты ошибаешься, сын мой, – торжественно ответил Гильдебранд. – Люди, одушевленные любовью к родине, могут делать чудеса, как бы малочисленны они ни были… Так было ровно сорок пять лет тому назад, и я сам видел это чудо… В то время мы, готы, спускались с родных гор в заманчивые южные равнины, в поисках земли, славы и добычи. И вот внезапно целое племя, сотни тысяч воинов с женами и детьми, попало в засаду и очутилось в безвыходном положении, – в глубоком горном ущелье, между отвесными скалами, без пищи и питья, и без надежды на спасение, так как враги сторожили все тропинки. Хитрые греки сумели обмануть брата нашего короля и заманить его в засаду, перебили весь отряд, до последнего человека, лишив нас ожидаемых запасов еды. Нам оставалась голодная смерть, либо позорная сдача, в сущности, та же смерть, уничтожение всех способных носить оружие… Мы ведь знали, как ведут войны византийские императоры… Не стану описывать мучения наших братьев. Да таких и слов-то нет… От голода мы ели древесную кору и варили ее для грудных младенцев. Матери потеряли молоко от голода… Многие тысячи наших не выдержали лишений и остались в проклятом ущелье… Стужа, голод и двадцать попыток пробиться сквозь вражеские войска унесли большую половину наших воинов. О женщинах и детях что уж и говорить… Те мерли как мухи… Наступила минута, когда храбрые опустили руки, самые выносливые застонали. Целый народ дошел до отчаяния… И в эту минуту явились посланцы от императора и принесли нам хлеб, мясо, вино и свободу… Да, полную свободу. Безбедную и обеспеченную жизнь для всех, без исключения… Одно лишь условие ставил византийский император: «разделение». Все готы должны быть расселены в обширных римских владениях маленькими партиями, не более двух-трех семейств вместе. И все мы должны были поклясться честью нашей никогда не вступать в брак с единоплеменницами, никогда не говорить на нашем родном языке и не учить ему младенцев наших… Одним словом, мы должны были стать римлянами, и самое воспоминание о германском племени готов должно было исчезнуть… Дрожа от негодования, выслушал король наш постыдное предложение послов и, созвав народ свой, спросил его, что лучше: отказаться ли навеки от родного языка, от далекой родины, от памяти отцов и дедов, или умереть, сражаясь за свободу, и жить и чувствовать, как предки наши… Немного слов сказал король наш, но слова эти, точно меч огненный, прожгли души наши, и все сотни тысяч готов, воинов и стариков, юношей и детей и женщин воспрянули, как один человек, пылая одним одушевлением, и ринулись в проход, охраняемый лучшими войсками императора… Порывом народного негодования смыты были все препятствия, расставленные на пути нашем, и, подобно снежной лавине, скатились мы с голых утесов смерти в плодородные долины Италии, где и остались победителями…
Голос старого воина дрогнул, но глаза его горели юношеским огнем, а седая голова гордо поднялась на могучих плечах. Отблеск великих воспоминаний освещал его суровые черты, когда он снова заговорил, положив руку на плечо ближайшего слушателя.
– И теперь может спасти нас только одушевление народное. Только подъем того таинственного чувства, которому имя «патриотизм», вершит чудеса. Для нас, ушедших из родины отцов и дедов, чувство это сохранилось в кровной связи одного племени, в правах и обычаях, в вере, сказаниях и преданиях, и прежде и больше всего – в родном языке, в нашем звучном, любимом германском наречии… Когда проснется древняя родовая гордость в душе народа нашего, тогда каждый из братьев наших почувствует всем существом своим кровную связь со всеми остальными готами, когда сердца миллионов забьются, как одно, тогда не одолеть нас никакой силе, не уловить никаким хитросплетениям… И вы, избранные мною, лучшие сыновья народа моего, если вы сознаете справедливость моих слов, если вам дороже всего на свете слава и благополучие родного народа, если вы готовы пожертвовать для него всем, не исключая жизни, то мы будем непобедимы… Но поняли ли вы меня? Осмелитесь ли со спокойным сердцем произнести страшную клятву?
– Да… – в один голос ответили все четверо. – Да, мы можем поклясться, отец наш.
– В таком случае царство готов спасено, потому что достаточно пяти убежденных смельчаков, чтобы раздуть огонь одушевления, тлеющий в сердцах народных. Когда же весь народ наш охвачен будет священным пламенем патриотизма, тогда не страшны ему никакие враги. Но, к сожалению, до этого еще далеко… Много, слишком много готов прельстились иноземными обычаями, забыли о родине и ее законах, о нравах и обычаях предков наших, о старых песнях и преданиях германских… Увы, многих ослепила лжецивилизация иноплеменников. Эти заблудшие германские души стыдятся своего происхождения, стыдятся названия «варвар», которое придумано иноплеменниками, завидующими молодой силе готов… Горе заблудшим потомкам славных германцев. Они погибнут и погубят родину и родной народ. Тщетна и несбыточна их мечта стать римлянами и заставить иноплеменников забыть об их происхождении. Чужую кровь не скроешь, чужой кожи не наденешь, как платья иноземного модного покроя… Горе отступникам, изменяющим своей родине и своему народу… Они глупцы и предатели… Они останутся без родины, чуждые своим и чужие иноплеменникам. Они подобны человеку, который желал бы жить, вырвав сердце из своей груди. Нельзя выпустить свою кровь из жил и заменить ее другой. А без этого нельзя стать своим среди них. Отступники – те же листья, оторванные бурей от веток старого дуба и мнящие себя живыми соперниками могучего дерева. Но пройдут немногие часы, и солнце сожжет отлетевшие листья, и рассыплются они прахом… Обнаженные же ветви старого дуба покроются новой зеленью и будут гордо красоваться долгие века, защищая от непогоды все, что укрывается под ними, что остается верным… Вот что надо объяснить родному народу, дети мои. Будите любовь к родине, будите патриотизм в сердцах готских. Рассказывайте детям о славных победах предков наших и остерегайте отцов семейств от надвигающейся опасности иноземного поглощения. Учите сестер ваших беречь сердца свои от лживых иноземцев, презирающих дочерей варваров, даже когда они сжимают их в своих объятьях. Просите матерей пожалеть детей своих, которым грозит рабство духовное от иноплеменников, задумавших истребить все, чем жив был славный народ готов, все то, что ему было дорого и свято… И когда все готы поймут истину слов ваших, то не страшны будут римские императоры ни вам, ни детям вашим. Непобедим и непоколебим останется народ готов посреди иноплеменников, подобно гранитной скале посреди бушующих волн, омывающих ее подножье… Готовы ли вы помогать мне, готовы ли потрудиться для достижения этой великой и священной цели? Отвечайте, дети мои.
– Да, мы готовы, – снова произнесло четыре голоса сразу, без малейшего колебания.
– Я верю вам, дети мои. Верю слову вашему так же, как самой священной клятве. Но уважая древние обычаи, я все же прошу вас подтвердить клятвой священный союз наш, союз народной обороны, начало которому положено в этот час, на этом месте… Следуйте за мной…
II
Величественным жестом поднял старый Гильдебранд факел над своей головой, свободной рукой приглашая своих молодых собеседников следовать за собой.
Безмолвно прошла маленькая группа всю длину разрушенного храма, мимо длинного ряда постаментов, лишенных статуй, мимо полуобвалившегося главного жертвенника, вплоть до внутреннего двора святилища, и дальше, через обломки древней ограды, вплоть до громадного развесистого дуба, последнего представителя священной рощи, когда-то украшавшей склоны этого холма. Отсюда открывался величественный вид на спящий у подножья его город Равенну, на поля и леса, окутанные ночной мглой.
