Одна-единственная каменная сосулька, устремленная прямо в небо, не была еще им прожита. Как только он ее разгадает и включит в свою структуру, в глубочайшую суть своего существа, его жизнь среди смертных кончится. Ему было даровано редкое счастье пройти свой путь до конца. Его не погубили ядовитые пары, вылетавшие из реторт, не свалил ни один из ужасных взрывов смеси селитры, угля и серы, которые до Альберта Великого и Черного Монаха унесли столько жизней, не убил ни один принц или король, стремившийся насытить свою безграничную жадность с помощью философского камня. Как слабая травинка, своей невероятной жизненной силой преодолевающая жесткость почвы, он пробился к свету. Миновав ужасные знаки возможных смертей, он прошел весь путь, до последнего испытания. И - живой, существующий - стал воплощением облика мертвого собора. Глядя на него, он изучал свой подлинный облик, ибо за внешностью, выдававшей безнадежную старость, в нем горел огонь, и он уже давно не был тем стариком, над которым смеялся Руджиери. Козимо Руджиери ... Он тоже начал когда-то этот великий путь наверх, но поддался унижению придворных интриг, стал жертвой мелкой повседневности и теперь, глядя на мир с отвращением, издевался над всем, что ему не далось, с надрывом человека, который знает цену тому, что он потерял, и всячески старается убедить себя, что сделал правильный выбор .. .
Покачав головой, Тристан отогнал от себя тень фаворита старой королевы. Ведь это последний день, который отпущен ему для жизни: он не сможет жить дальше каменной стрелы собора, где начинается мир голубой бесконечности - и не может позволить себе умереть бесполезно. Страх смерти его не мучил, он давно угадал свой последний день и ждал его с напряженным волнением, как великое открытие, которое оправдает всю его жизнь. Оправдает дни и ночи, которые вырыли морщины, усеявшие его лоб и уголки губ, погасили блеск его глаз и навсегда похитили черноту бороды и волос. Валуа с трудом согласился дать ему отсрочку до того дня, который избрал Тристан - ибо все расчеты показывали, что это последний день, который он должен провести среди спящих. Было бы преступлением дать настигнуть себя именно сейчас. Да и могло ли что-нибудь его настигнуть?
Он медленно поднялся со своего ложа, уже не согреваемого его старым телом и поглощавшего холод камней. В углу, там, где он его оставил, стеклянный сосуд приобрел за ночь рубиновый оттенок вещества, впитавшегося в его структуру. Внимательно вглядевшись, Тристан убедился, что шар пуст. Как это и требовалось, до того, как следовало растопить сосуд, вещество, растворяющееся при определенной очень низкой температуре, впиталось в стенки, которые перестали быть прозрачными. Фиолетовые искры играли внутри и вокруг рубинового сосуда.
Его руки дрожали. От возраста ли, от волнения?
"Все же я человек..." - подумал он и, глубоко вздохнув, поставил сосуд в агатовую ступку и с силой ударил пестиком.
Осколки зазвенели, как колокольчики. Равномерными движениями он толок стекло, постепенно превращая его в порошок. Фиолетовые вспышки взлетали, как стаи растерянных птиц, и рассеивались в полутьме кельи. Он не думал ни о чем, ибо жил единственной думой - целью мыслей и дел целой жизни, и помимо нее ничто уже не имело для него значения. Удары пестика совпадали с последними ударами сердца. Мириады трепещущих крыльев мелькали на лице Старого, скользили вокруг его сухого тела и, неощутимые, проникали сквозь его тонкую кожу, свивались в утомленных внутренностях, в немых трубках костей. Все его существо было разбито этим головокружительным налетом, этой фиолетовой атакой. И вдруг его сердце забилось сильнее чем пестик, ставший невообразимо тяжелым. Ему показалось, что у него под черепом находится раскаленная масса, сгусток огня, из которого, со все более короткими промежутками, вылетают фиолетовые искры. Все вокруг стало фиолетовым. В кожаном мешке, бывшем его телом, рождались неожиданные силы, вызывавшие волны фиолетовой боли. Как мехи, приведенные в движение после многих лет забвения в покинутой кузне, мешки легких бешено заработали. Дыхание участилось.
И тут, чувствуя, что он задыхается в пароксизме нагрянувшей на него жизненной силы, он натянулся, как струна, и закинул вверх голову. "Каменная стрела" - промелькнуло у него в мозгу, когда он почувствовал, что оцепенел и не может двинуться.
И в этот момент, словно из другого, далекого мира, послышался скрежет ключа в замке и, не глядя на дверь, он увидел сквозь железный засов виконта и швейцарских наемников. Но все еще не мог сдвинуться с места.
- Мы пришли, Тристан, - сказал виконт, и его слова с опозданием долетели до ушей алхимика, настроенных на звучания иного мира, недоступные слуху смертного, Он слышал отзвуки многих голосов, смешивающихся между собой, словно бы множество людей говорило одновременно где-то за стенами дворца.
- Мы пришли по приказу короля, - снова сказал Сюрси. Плиты пола содрогались от тяжести металлических предметов, сбрасываемых наемниками.
Прошла еще одна длинная минута, прежде чем Старый вдруг почувствовал, что его тело вырвалось из оков, словно бы сдерживавшая его сила рассеялась. Теперь он был невесом. Может быть, поэтому ему показалось, что ступни его больше не касаются сточенных плит, и маленькими живыми куклами предстали перед ним люди, пришедшие сюда, чтобы заставить его наполнить королевские сокровищницы алхимическим золотом. Не изведанная до сих пор жалость охватила его, когда он различил под плотными одеждами красные округлости мышц, паутину нервных сплетений и пульсирующие внутренности. Иллюзорные различия прикрывали всеобщую истину скелетов, ибо все были одинаковы и одинаково несли, на хрупком столбе позвоночника, белую и ухмыляющуюся реальность черепа. Новая глубина проникновения показала ему, как далеко ушел он от этих существ, кичащихся своей жалкой значительностью, и грустная улыбка осветила его лицо.
Голоса толпы, там, за стенами дворца, звучали все громче. Де Сюрси и его люди говорили во имя короля, угрожали ему гневом коронованного скелета, властвующего над скелетами. Было время, когда он склонялся перед последним Валуа... Как о давно забытом прошлом он вспомнил об интригах Гиза, о гугенотах, о Генрихе Наваррском. Вереницы теней... И он раздельно, не повышая голоса, произнес: - Скажи своему королю, что я свободный человек, виконт!
Теперь голоса слышались совсем ясно. Но они неслись не снизу, с площади, а откуда-то из-под крыши, и Тристан, повернувшись всем телом, протянул руки к тому месту, откуда они доносились. Что-то вроде огромного века вдруг дрогнуло, воздух просиял и потемнел, словно солнце взошло и зашло с нещданной на земле быстротой, с оглушительным свистом. И он очутился на площади.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
