А Становского, казалось, не останавливало даже то, что Кемрейл пока еще не успела стать похожей на тех, кто прожил в Сиэтле по меньшей мере несколько лет. Ее образ был скорее романтическим, чем отвлеченно-понимающим: копна густых темных волос переложена мелкими косицами; ворот расстегнут; и сверкает холодной льдинкой медальон…
Но для Становского все это было не важно. Должно быть, он думал лишь о том, что Кемрейл была одним из лучших планетологов в Корнуолле; и только ей он мог доверить то, чему посвятил тут, в Тамерлаевом Когте, долгие и долгие месяцы изнурительных поисков и отвергнутых теорий.
– Когда-то здесь было сооружение, напоминающее древнюю обсерваторию. Ее башня возвышалась над этим каньоном и упиралась в гряду над кратером, – сказал Становский, пробиваясь сквозь изометрические формулы, что витали над Кемрейл нескончаемыми ворохами и манили вереницами угасших многострочий.
«Похоже, он ждет от нее слишком многого, раз заговорил с ней о самых невероятных придумках археологов, – подумал Демиев. – Одобрения, согласия, а может быть, даже покровительства. Ну, давай же, Влад, не подведи нас всех… Была ли тут обсерватория, или все это лишь сказочки Карягина – древние марсеиты, и мы это знаем, нам это заблуждение простят; им до этого больше дела нет. Главное, что мы ее возведем тут заново… Она нужна нам для того, чтобы лучше понять церерианские сумерки, и без нее нам никак… А без Кемрейл эта затея вряд ли станет осуществимой».
Только этими загадками марсианской астрофизики, по мнению Демиева, оправдывались все действия Становского по отношению к Кемрейл.
И, наверное, асператумы – вихри, что появятся тут вместе с приходом Цереры – будут решающим аргументом.
Ну а пока что необходимо было повести разговор так, чтобы Кемрейл ничего не насторожило.
Но Становскому об этом и не нужно было напоминать. В том, что он задумал, и в своих силах он был уверен.
– …Церера появится этой же ночью. Ее восхождение начнется самое большее через час. Пора распаковывать ужин и напитки… – сказал Становский.
И после этих его слов они с Кемрейл разговорились: непринужденно, увлеченно, как давние друзья.
А Демиев занялся всем остальным – оборудованием, угощением, напитками… Чтобы и появление крохотного огонька Цереры не пропустить, и чтоб эстетика выточенных из диорита салатниц соответствовала задуманному настрою.
В напитках был только веселящий газ – легкий эйфориак. Полчаса искреннего благорасположения – вот и все, чего от него можно было ожидать. Ничего другого в Сиэтле просто не нашлось – не полагалось больше ничего брать с собою в шаттл, и все тут. Но зато с его помощью можно было создать необходимый почин, чтобы показать Кемрейл марсианские торнадо. Чтобы асператумы выглядели еще более устрашающими; и чтобы они буквально затягивали шаттл, когда от неминуемого крушения уже не нашлось бы никакого спасения…
Тогда бы опасность виделась Кемрейл пережитой наяву. После чего любая, даже самая невероятная версия первоприроды асператумов могла быть признана правдоподобной.
За разговорами время пролетало незаметно.
Снаружи сгущались потемки; и в конце концов каньон в них полностью потонул – настолько, что его отвесные стены пропали; или, вернее, незаметно слились с небосводом.
И в этой темноте аскиотелескопы и спектросциллографы многократно отображали Цереру прямо поверх нескольких оконец-гальвепентеров в обзорном архитраже шаттла. Но и без них из глубины каньона Церера была легко узнаваема, проходя немного ниже остальных своих спутниц.
В этот раз она взошла прямо поверх острогов скалистой кромки каньона; и с небольшим дефензивным смещением относительно Тамерлаевой апсиды. Словно бы подтверждая теорию астрофизиков Сиэтла, почему острие-оконечность каньона было слегка изогнутым.
– Таких совпадений не бывает, – наконец изрекла Кемрейл, слово в слово повторяя все то, что говорил каждый, кого привозил сюда Демиев. – И то, что я сейчас чувствую, словами выразить трудно…
И только после этого впервые сделала несколько глотков из прозрачного, украшенного кристаллами алавастра; хорошо понимая, что она делает – приветствует Цереру.
Демиев ликовал. Все-таки их со Становским старания не пропали даром…
Но, внезапно оставив всякое веселье, Кемрейл прильнула к сенсорным, парящим в воздухе разверткам аксиотелескопов, задавая множество новых параметров. Теперь настало ее время. Теперь она будет несколько часов проверять точность расчетов астрофизиков из незапамятной, архаической древности, чтобы сделать те же выводы о их достоверности, что и Становский.
– Вам не придется меня убеждать, что диориты сюда принес какой-нибудь сверхмощный вихрь, сбросивший их со склонов, – объяснила Кемрейл свою увлеченность. – Совсем недавно мы нашли в Северном Алтае похожий каньон. И в его распадках был обнаружен точно такой же магматический диорит. Но тогда мы это связывали с субхромосферной солнечной активностью, за которой пытались проследить древние…
«Она поверила. Она ищет доказательства тому, что происходит, – в том, что ей хорошо знакомо. Еще немного – и она сама заговорит о новой обсерватории…» – подумал Демиев.
– В двадцатом веке это была неплохая энтропическая теория, которая достоверно объясняла, почему Солнце в годы затемнений привлекает к Земле и Марсу так много странствующих метеоритов, – сказал Становский. – Магнитные петли размыкаются, и интенсивность выбросов нарастает… Если бы у нас этой теории не было, мы никогда не пришли бы к тем знаниям, которые имеем сейчас.
– Хотя во многом были повинны странствующие планеты, найденные в полях астероидов, – согласилась с ним Кемрейл.
«Но так как о странствующих планетах мы по-прежнему знаем лишь немногое – лучшего места, чем Тамерлаев Коготь, для обсерватории нам не найти», – подумал Демиев.
– Теория, которой недостает всех ее составляющих, так и останется просто теорией. Где-то – основополагающей, а где-то – обобщенной и поверхностной. И особенно это чувствуется на Марсе, – вдруг признался Становский.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Кемрейл.
– Должен быть третий фактор. Решающий, – сказал Становский.
– И где же мы будем его искать? – спросила Кемрейл, оставив управление телескопами и испытующе взглянув на Становского.
– Там, где никогда не искали раньше, – сказал Становский и привлек к себе сенсорные панели, задавая свои параметры.
Отчего звездное небо в гальвапентерах вдруг пропало – и вместо него появилась затаившаяся и повергнутая во мрак марсианская пустыня.
И одновременно сразу же исчез весь романтический настрой этого вечера – или, точнее, глубокой ночи, потому что в метаинвертированном изображении-дисполяции узнавалось теперь нечто устрашающее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
