— Ничем не зарабатываю.
— Разъезжаете на автобусах и доводите девушек до слез?
— Это не всякому дано.
— Послушайте, я готов рискнуть. Я вам дам ее адрес. Сгоняйте и встретьтесь с нею.
— А может, это я рискую?
Он продиктовал мне адрес.
— Вам рассказать, как туда добраться?
— Не стоит. Если я бордель тут отыскал, и ее дом найду.
— Мне в вас что-то не очень нравится, — сказал он.
— Да идите вы… Если у нее жопка что надо, я вам позвоню.
И повесил трубку…
У нее оказался маленький бурый домик. Дверь открыла какая-то старушка.
— Я ищу Чарльза Буковски, — сообщил я. — Нет, прошу прощения, — сказал я. — Я ищу некую Глорию Уэстхейвен.
— Я ее мама, — ответила старушка. — А вы — человек из аэроплана?
— Я человек из автобуса.
— Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.
— Чудесно. Что теперь будем делать?
— Ой, заходите же.
Я зашел же.
— Глория! — завопила старушка.
Вышла Глория. Нормально выглядит, но все равно. Типичная рыжая техасская бабца, кровь с молоком.
— Проходите сюда, прошу вас, — сказала она. — Извини нас, мама.
Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели — подальше друг от друга.
— Чем занимаетесь? — спросила она.
— Я писатель.
— О, как мило! Где публиковались?
— Я не публиковался.
— Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.
— Точно. И живу я в борделе.
— Что?
— Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.
— Нет, я про другое.
— Я живу в борделе.
— Всегда живете в борделях?
— Нет.
— А почему вы не в армии?
— Не прошел мозгоправа.
— Шутите.
— Рад, что нет.
— Не хотите воевать?
— Нет.
— Они Пёрл-Харбор разбомбили.
— Слыхал.
— Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?
— Не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.
— Вы трус.
— Да, трус, но дело не в том, что мне противно убивать человека, — я не люблю спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой-нибудь безмозглый недоебок, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно защитного цвета: кожа у меня чувствительная.
— Я рада, что у вас хоть что-то чувствительное.
— Я тоже рад, но лучше б не кожа.
— Может, вам следует кожей и писать.
— Может, вам следует писать своей пиздой.
— Вы подлец. И трус. Кто-то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и, если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.
— Это уж точно, и я тогда стал бы еще подлее.
— По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.
— Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?
— Конечно.
— Пойду запишусь немедленно.
— Вас не взяли. Сами признались.
— Признался.
Мы оба долго сидели молча. Потом я сказал:
— Слушайте, вы не против, если я у вас кое-что спрошу?
— Давайте, — отозвалась она.
— Почему вы попросили меня сойти вместе с вами с автобуса? И почему заплакали, когда я не вышел?
— Ну, у вас лицо такое. Чуть-чуть уродливое, знаете?
— Да, знаю.
— Ну, оно уродливое и еще трагичное. Мне просто не хотелось отпускать от себя эту вашу «трагедию». Мне стало вас жалко, вот я и заплакала. Как у вас лицо стало таким трагичным?
— Ох ты ж господи боже мой, — сказал я, затем встал и вышел вон.
И шел пешком до самого борделя. Парень на дверях узнал меня:
— Эй, чемпион, где губу расквасили?
— Да из-за Техаса вот схлестнулись.
— Из-за Техаса? А ты был за или против Техаса?
— За, конечно.
— Умнеешь, чемпион.
— А то.
Я поднялся, сел на телефон и велел парню набрать мне редактора газеты.
— Это Буковски, друг мой.
— Вы встретились с девушкой?
— Я встретился с девушкой.
— Как получилось?
— Прекрасно. Прекраснее некуда. Наверное, целый час дрочил. Так и скажите своему обозревателю.
И повесил трубку.
Спустился, вышел наружу и отыскал тот же бар. Ничего не изменилось. Здоровенный парняга по-прежнему сидел на месте, по пустому табурету с боков. Я сел и заказал 2 пива. Первое выпил залпом. Затем отпил половину второго.
— А я тебя помню, — сказал парняга, — что там с тобой было?
— Кожа. Чувствительная.
— А ты меня помнишь? — спросил он.
— Я тебя помню.
— Я думал, ты сюда больше не вернешься.
— Вернулся. Сыграем?
— Мы тут в Техасе в игры не играем, чужак.
— Вот как?
— Ты по-прежнему думаешь, что техасцы — говно?
— Некоторые — да.
И я вновь оказался под столом. Вылез, встал и вышел. Пешком добрел до борделя.
На следующий день в газете написали, что Роман не удался. Якобы я улетел обратно в Новый Орлеан. Я собрал шмотки и пошел на автовокзал. Доехал до Нового Орлеана, нашел себе законную комнатешку и расположился. Пару недель хранил газетные вырезки, а потом выбросил. А вы бы что, оставили?
Шесть дюймов
Первые три месяца семейной жизни с Сарой были приемлемы, но, пожалуй, уже чуть погодя у нас пошли неприятности. Она хорошо готовила, и впервые за много лет я неплохо питался. Вес стал набирать. А Сара начала отпускать замечания.
— Ах, Генри, ты мне напоминаешь индюшку, которую фаршируют к Дню благодарения.
— Еще б, детка, — отвечал я.
Я работал экспедитором на складе автомобильных запчастей, и денег едва хватало. Единственные радости — пожрать, попить пивка и залечь с Сарой в постель. Не совсем полнокровная жизнь, но мужик должен брать, чего дают. Сара — это уже много. На ней ясно читалось одно: С-Е-К-С. Я к ней хорошенько пригляделся на вечеринке для работников склада. Сара служила секретаршей. Я заметил, что никто из парней к ней и близко не подходит, и не понял почему. Я не видал женщины сексапильнее — да и дурой она не казалась. Я подобрался к ней поближе, мы выпивали и беседовали. Она была прекрасна. Хотя в глазах что-то странное. Смотрит на тебя, а веки будто и не моргают. Когда она отправилась в уборную, я подошел к Гарри, водителю.
— Слышь, Гарри, — спросил я, — а почему парни к Саре не клеятся?
— Она ведьма, мужик, настоящая ведьма. Держись подальше.
— Ведьм, Гарри, не существует. Все это уже давно опровергли. Если кого сожгли на колу в старину — так это жестокая и ужасная ошибка. Не бывает никаких ведьм.
— Ну, может, кучу баб сожгли и неправильно, сказать не могу. Эта же сучка — точно ведьма, поверь мне на слово.
— Ей одного нужно, Гарри. Понимания.
— Жертв, — ответил Гарри. — Вот чего ей нужно.
— Откуда ты знаешь?
— Факты, — веско произнес Гарри. — У нас два парня работали. Мэнни, продавец. И Линкольн, экспедитор.
— И что с ними?
— Они как бы исчезли прямо на глазах — только медленно. Видно было, как они уходят, пропадают…
— В смысле?
— Не хочу я об этом говорить. А то еще подумаешь, что я рехнулся.
Гарри отошел. Потом из дамской комнаты вышла Сара. Выглядела она прекрасно.
— Что Гарри тебе про меня наговорил?
— Откуда ты знаешь, что я с Гарри разговаривал?
— Знаю, — ответила она.
— Он был немногословен.
— Что бы ни наплел, не бери в голову. Чушь это собачья. Я ему не дала, и он теперь ревнует. Любит говорить о людях гадости.
— Меня мнение Гарри нисколько не волнует, — сказал я.
— У нас с тобой все получится, Генри, — сказала она.
После вечеринки она пошла ко мне, и могу вам доложить: меня никто никогда так не трахал. Всем женщинам женщина. Примерно через месяц или около того мы поженились. Работу она бросила сразу, однако я ничего не сказал, поскольку радовался уже тому, что она со мной. Сара сама шила себе одежду, сама себя стригла. Замечательная женщина. Совершенно замечательная.
Но, как я уже сказал, еще через 3 месяца она стала выговаривать мне за лишний вес. Сначала добродушные подколки, затем презрительные насмешки. Вернулся я однажды вечером домой, а она говорит:
— Снимай свою дурацкую одежду!
— Что, моя дорогая?
— Я два раза не повторяю, ублюдок! Раздевайся!
Сара вела себя немного иначе, не как обычно. Я снял всю одежду и белье и кинул их на тахту. Сара не сводила с меня глаз.
— Кошмар, — произнесла она, — какая куча навоза!
— Что, дорогуша?
— Я сказала, что ты похож на здоровенный шмат говна!
— Послушай, милая, в чем дело? Тампон пора вставлять?
— Заткнись! Посмотри только, что у тебя по бокам свисает!
Она была права. С боков у меня и впрямь висели валики сала, над бедрами. Затем она сжала кулаки и жестко заехала мне по каждому боку несколько раз.
— Надо разбить эту срань! Раздробить жировую прослойку, размять клетки…
