Сон не шел. Я лежал на своем коврике и думал. Мысли были тяжелые. Неужели я действительно раб и все это мне не снится? Хорошо, если Абу Сахат меня действительно купит. А если нет? Что делать? Конечно, я могу убежать, но куда потом идти? Ведь ничего здесь не знаю. И снова одно и то же, одни и те же мысли. Проворочался на своем коврике почти час. Наконец Абу Сахат встал, переоделся в повседневную одежду. Я тоже встал. Он порылся в одном из тюков, вынул две сабли в кожаных ножнах и бросил одну мне.
– Защищайся!
Я в недоумении подхватил на лету саблю, вытащил ее из ножен и замер, не вставая в позицию. Абу Сахат снова крикнул мне:
– Защищайся!
И начал медленно наступать на меня. Ничего не могу понять, но автоматически встал в позицию, выставив саблю немного вперед. Он сделал ложный выпад и смотрел мою реакцию. Я не вышел из занятой позиции, так как видел, что сабля даже близко не пройдет около меня. Он передвинулся еще на шаг и снова сделал выпад. Наверное, сказывался возраст, или он в действительности не хотел напасть на меня, но движения были замедленные, и я, подняв саблю, легко отклонил его клинок. Он несколько ускорил движения и попытался провести атаку с финтом по моему правому боку. Но это тоже было слишком очевидно. Отодвинувшись на мгновение влево, парировал его удар, отклонив саблю вверх. Он еще и еще пытался достать меня, применяя один за другим разные приемы. Но сказался автоматизм моих рук: оказывается, они помнили все или почти все. Наконец он сдался, отошел в сторону и сказал:
– Ты не ученик лекаря, ты солдат.
– Нет, я не солдат, просто меня тот англичанин немного учил разным приемам.
– Не играет роли, кто тебя учил. Но ты можешь сражаться.
Никогда не думал, что мои кратковременные институтские занятия могут пригодиться в реальной жизни. Просто не принимал их всерьез. И тут Абу Сахат добавил:
– Никому больше не показывай, что ты умеешь обращаться с оружием. Это важно.
А кому я смогу это показать? Я раб. Абу Сахат посмотрел мою уже почти совсем зажившую рану, удовлетворенно хмыкнул и заставил меня выйти во двор:
– Ты должен каждый день бывать на воздухе, двигаться, укреплять мышцы.
Почему он так заботится обо мне? Я ничего не мог понять. Вечером мы еще раз поели, после чего Абу Сахат начал показывать мне разные травы, вытаскивая их из тюка. Он пытался объяснить, против каких болезней помогает каждая трава. Но у меня все путалось в голове, никак не мог ничего запомнить. Абу Сахат быстро понял, что я совсем не разбираюсь в травах. Он печально покачал головой и сказал:
– Ладно, ты запомни хотя бы, какие травяные настойки нужны, чтобы остановить кровь, какую мазь нужно использовать для того, чтобы рана не загноилась. Другому пока тебя учить не буду.
И он снова начал показывать мне некоторые травы, но в очень медленном темпе. Потом мы опять поупражнялись на саблях. Но теперь Абу Сахат не пытался поймать меня сложным маневром. Он сказал, что это упражнение нужно, чтобы мышцы не застаивались. Он быстро устал и сел на свою постель, но заставил меня еще некоторое время махать саблей, имитируя бой. Каждый день мы (вернее, в основном я) упражнялись, и так до дня продажи на рынке.
С утра Абу Сахат заставил меня надеть старый, грязный халат, в котором я прибыл в Газу. Он немного намазал мне лицо и тело какой-то мазью, чтобы я не выглядел таким белым. Потребовал от меня вести себя на рынке вызывающе и все время хмуриться. Объяснил, что это нужно, чтобы не понравиться старым матронам, которые могут заплатить большие деньги за симпатичного раба. Потом передал меня Ибрахиму.
И вот я на площади, стою на возвышении вместе с остальными рабами. Но мы все не связаны. Ибрахим сначала предлагает на продажу своих негров на выбор по цене в двести дирхемов. Но желающих купить нет. Тогда он выставляет на продажу молодого парня восточной наружности. Я вгляделся в него, он совсем еще мальчишка. И за него начинается яростный торг. Цена – Ибрахим назначил за него сначала триста дирхемов – быстро поднимается. Сначала в торге участвовали пять мужчин, но потом, когда цена поднялась до четырехсот дирхемов, остались только двое. К моему удивлению, цена быстро достигла пятисот дирхемов. И только после этого оба покупателя замедлили темп. Но наконец старик, заплативший почти шестьсот дирхемов, увел его с собой. Остальные двое мужчин (я так и не понял, они тюрки или нет) были проданы по первичной цене, по двести дирхемов. Ибрахим снова выставил своих пятерых негров, но уже по цене в сто восемьдесят дирхемов. Опять не нашлось желающих. Какой-то мужчина предложил за них оптом семьсот пятьдесят дирхемов. И Ибрахим согласился. Оставались мы с Гордоном. Ибрахим хотел получить за него двести пятьдесят дирхемов. Но единственный покупатель предлагал только сто восемьдесят, говорил, что он очень старый. Наконец они сторговались на двухстах дирхемах. Когда Ибрахим выставил меня и потребовал четыреста дирхемов, покупателей не нашлось. Он очень удивился, начал расхваливать меня, показывая мой рост, мышцы. Проговорился, что я владею саблей. Но желающих купить меня по-прежнему не было. Но вот какая-то старушка от имени матроны, полностью закутанной, так что даже лица не было видно, предложила за меня сто восемьдесят дирхемов. Ибрахим разразился проклятьями, начал кричать, что лучше убьет меня, чем продаст за такую мизерную сумму, но никто не откликнулся. Позднее Абу Сахат объяснил мне причину: оказывается, он предал широкой огласке историю с моим отказом есть подаваемую бурду и о том, как я выхватил саблю во дворе караван-сарая. Наконец, когда старушка предложила двести дирхемов, Абу Сахат выступил вперед и поднял цену до двухсот пятидесяти. На этом торг кончился. Я теперь раб почтенного ал-Саид табиб Ахмада.
Глава 2
Ученик лекаря
1214 год
Когда мы оказались в комнате Абу Сахата, я сразу же переоделся в свою прежнюю одежду, выбросил рваный халат и смыл мазь, которой он намазал меня перед продажей. Абу Сахат объяснил:
– Пятерых негров взяли на работу в поле. Двоих тюрок…
Все-таки это были тюрки.
– …купил представитель одного из эмиров. Из них сделают мамлюков[24]. Через некоторое время из них получатся хорошие солдаты, и через десяток лет, если они будут нормально воевать и не погибнут в боях, их ждет хорошее будущее. Мальчишка – кастрат, поэтому за него заплатили так много. А из Гордона сделают сторожа. Он старый и не годится уже быть солдатом.
Потом он перешел к главному:
– Ты будешь у меня не рабом, но учеником и охранником. Я заплатил за тебя двести пятьдесят дирхемов, и ты должен отработать их. Буду списывать с твоего долга десять дирхемов в месяц и предоставлю еду, одежду и кров. Если у тебя появятся деньги раньше и ты сможешь уплатить долг, ты совсем свободный человек.
Я поблагодарил Абу Сахата за все, что он для меня сделал. И добавил:
– Постараюсь научиться у вас всему, что вы знаете. Вы можете во всем положиться на меня.
Мы пробыли в Газе еще около недели. Каждый день не меньше чем по часу я делал упражнения с саблей. Потом добавились упражнения с пикой, которую Абу Сахат однажды принес откуда-то. Два раза к нему приходили люди из нашего караван-сарая с жалобами на недомогание. Он выдавал им порошки, а потом подробно объяснял мне, чем болели люди и какие вещества входят в порошки. Он принес мне свиток, чернильницу и калам[25], чтобы записывать его слова. Сначала у меня плохо получалось писать, тем более что я писал на иврите, который знал слабо. Но потом, когда я научился правильно держать калам, стал записывать все по-русски. Абу Сахат долго вглядывался в мой рукописный текст и признал, что не понимает, на каком языке я пишу. Он с сомнением покачал головой и заметил, что в Киеве и в Болгарии пишут совсем не так. Пришлось объяснять, что так пишут в Москве, из которой я приехал на Святую землю. Его очень удивила скорость, с которой записывались его слова.
Однажды к нам пришел человек, жалующийся на боли в спине. Он, как и мы, жил в этом караван-сарае. Абу Сахат велел мне осмотреть больного. Я положил его на лежанку учителя, заставил снять халат и начал ощупывать позвоночник. Довольно быстро нашел позвонок с небольшим смещением диска. Показал это место учителю. Он тоже пощупал и кивком подтвердил мое мнение. Вначале я провел разогревающий массаж этого места и прилегающих мышц. Абу Сахат внимательно следил за движениями моих рук. Потом я заставил больного сменить положение, чтобы нижняя часть тела как бы свисала с лежанки и создавался эффект слабого вытягивания позвоночника. Наконец снова провел непродолжительный массаж и резко толкнул позвонок в сторону. Пациент вскрикнул, глаза учителя расширились, он хотел что-то сказать, но промолчал, так как больной успокоился. Я снова передвинул все его тело на лежанку, прощупал позвонки, провел дополнительный успокаивающий массаж и прикрыл халатом. Обернулся к Абу Сахату и сказал, что больше ничего не смогу сделать для больного. Он сам прощупал позвоночник больного и разрешил ему потихоньку одеваться. Больной с сомнением сполз с лежанки, осторожно повернулся корпусом вправо-влево и сказал, что боли вроде нет. Он полностью оделся, еще раз проверил свои ощущения и полез за своим кожаным кошельком. Из кошелька вытряхнул восемь дирхемов и протянул Абу Сахату. Тот взял из них половину, а половину отдал мне. Больной еще несколько раз поблагодарил нас и ушел, прислушиваясь к своим ощущениям.
