— Как я был одет?
— В вечерний костюм, мы ведь зашли туда после театра. Белая манишка, серый пиджак, черные ботинки.
— Гвен, чтобы не будить тебя, я разделся в гостиной и повесил одежду в плсляной шкаф прихожей, собираясь убрать ее в гардероб попозже. Не затруднит ли тебя открыть шкаф и извлечь из левого наружного кармана того самого пиджака, что был на мне вчера вечером, «оружие», которое я туда упрятал?
— Ну…
Она запнулась и торжественно, как ребенок, исполнила то, о чем я попросил. Вернувшись через минуту, она протянула мне бумажник незнакомца.
— Это все, что я там нашла.
Я взял бумажник.
— Вот это и есть «оружие», которым он мне «угрожал»!
Я показал ей мой правый указательный палец.
— А вот оружие, из которого я в него выстрелил, когда он направил на меня свой бумажник.
— Не понимаю!
— Поверь мне, именно поэтому криминалисты придают гораздо больше значения очевидным фактам, нежели показаниям очевидцев. Ты — идеальный «очевидец», интеллигентный, искренний, жаждущий сотрудничать и вполне честный. Ты описываешь ту визуальную смесь, которую якобы видела, или полагаешь, что видела, и, собрав все бывшее в поле твоего зрения, ты подтвердила «увиденным» свои предположения о случившемся. Смесь эта в твоем воображении стала уже как бы истинными воспоминаниями: сведениями «из первых рук непосредственной наблюдательницы». Но ведь ничего такого не было!
— Но, Ричард, я же видела…
— Ты видела, как убили того бедного шута. Ты не видела, что он мне угрожал, поскольку этого и не было. И ты не видела, что его убил именно я, ибо и этого тоже не было! Кто-то третий прикончил его с помощью разрывного жала. А так как он сидел лицом к тебе и жало попало ему в грудь, стало быть, стрелявший мог стоять непосредственно за тобой. Ты не заметила никого?
— Нет. О, там сновали официанты, метрдотель и шофер, а еще люди, встающие и садящиеся. По-моему, там не было никого особенного, а тем более стрелявшего из оружия. А какое это оружие?
— Гвен, оно может и не выглядеть оружием. Замаскированное оружие, каким обычно пользуются убийцы, и способное стрелять короткими стрелками, должно иметь в длину около пятнадцати сантиметров. Это может быть дамская сумочка, камера, театральный бинокль. Список невинных на вид предметов бесконечен. И нас он никуда не приведет, поскольку я сидел спиной к убийце, а ты не приметила ничего особенного. Жало было послано из-за твоей спины. Поэтому забудь о нем. Давай лучше узнаем, кем был потерпевший. Или за кого себя выдавал.
Я вытряхнул все из отделений бумажника, включая и «секретный» кармашек. В нем лежал золотой сертификат, выданный банком в Цюрихе (эквивалентный примерно семнадцати тысячам крон) и, по-видимому, припасенный на обратный билет.
Там же — стандартное удостоверение, выдаваемое на «Золотом правиле» всем прибывающим. Все, что можно было из него извлечь, — это фотография, названное им имя, национальность, возраст, место рождения и так далее, а еще подтверждение того, что Компании предъявлен обратный билет или сумма, необходимая для оплаты как билета, так и пребывания на спутнике-поселении в течение девяноста дней. Эти последние два пункта — единственное, что по-настоящему заботило Компанию.
Я не знаю наверняка, как поступает Компания с теми, кто, слишком потратившись, остается без обратного билета и без денег на него. Возможно, они могли продать свои контракты. Но я не знал, сколько это стоит. Прожиточный минимум — это нечто, чем я не стал бы рисковать…
Удостоверение, выданное Компанией на имя Энрико Шульца: тридцать два года, гражданин Белиза, уроженец Сиудад Кастро, бухгалтер. С фотокарточки смотрел тот самый несчастный дурачок, который позволил себя убить, пытаясь выйти на связь в таком людном месте.
…И я уже в сотый раз подивился: почему он мне не позвонил и не пригласил поговорить в укромном месте? В качестве «доктора Эймса» я значился в справочнике, а пароль «Уокер Эванс» обеспечил бы ему конфиденциальный разговор со мной.
Я показал фотографию Гвен.
— Это тот самый парень?
— Кажется, да. Хотя не могу сказать с уверенностью.
— Я-то вполне уверен, поскольку говорил с ним лицом к лицу несколько минут.
Наиболее интересная информация содержалась для меня в том, чего же не хватает в бумажнике? Там находилось удостоверение, золотой швейцарский сертификат и еще восемьсот тридцать одна крона. И все!
Никаких кредитных карточек, ни водительских прав, ни контракта, ни членского билета гильдии или объединения, ни билета члена какого-нибудь клуба или общества — ничего!
Бумажник мужчины в чем-то похож на дамскую сумочку — и там и тут всегда скапливается всякий хлам: фотографии, газетные вырезки, счета из магазинов и прочее, до бесконечности. И постоянно требуется уборка этого мусора. Но и после любой такой «чистки» кое-что, в чем обязательно нуждается современный человек, должно остаться. У моего приятеля Шульца не осталось ничего.
Вывод: его не волновала проблема истинного подтверждения собственной личности.
Следовательно, где-то есть набор его истинных документов: удостоверение с иным именем, паспорт, почти наверняка выданный не Белизом, другие бумаги, которые могли бы раскрыть его подноготную, мотивы поведения и, возможно, то, откуда ему известен пароль «Уокер Эванс»?
Но как же все-таки это выяснить?
Меня беспокоило также и побочное обстоятельство — те самые семнадцать тысяч в золотых швейцарских сертификатах. Не содержалась ли в них, помимо стоимости обратного билета, еще и ничтожная сумма, предназначенная мне в уплату за убийство Толливера? Если дело бстояло именно так, то меня оскорбили до глубины души. Я предпочел бы убийство как выполнение общественного долга.
Гвен вдруг спросила:
— Не хочешь ли ты со мной развестись?
— Что, что?
— Я втравила тебя в этот брак. У меня были самые добрые намерения, честное слово! Но все повернулось так, что я чувствую себя идиоткой.
— Ах, Гвен, жениться и развестись в один день — это не по мне. Если хочешь меня турнуть, давай проделаем это завтра. Но хотелось бы иметь испытательный срок дней в тридцать. Или хотя бы в две недели. И дать тебе такую же возможность. Вот тогда наши действия, как в горизонтали, так и в вертикали, будут оценены по достоинству. Либо не оценены. Предоставляю тебе судить об их достоинствах. Ну как, разве это не справедливо?
— Справедливо. Хотя я и могла бы забить тебя до смерти твоими же собственными хитроумными рассуждениями.
— Забить мужа до смерти — это привилегия любой замужней женщины… особенно если это сделать втихую. Пожалуйста, отвлекись от битья, ибо меня беспокоит кое-что другое. Не могла бы ты высказать свои суждения — почему понадобилось убивать Толливера?
— Рона Толливера? Нет. Хотя не могу привести доводов и в пользу того, что ему надо оставаться живым. Он ведь хам!
— Да, он хам, это верно. И не будь он одним из партнеров Компании, ему давно предложили бы использовать свой обратный билет и убраться подальше. Но ведь я не сказал «Рон Толливер», я сказал всего лишь «Толливер»!
— А что, здесь еще один такой? Надеюсь, что нет!
— Увидим.
Я подошел к терминалу и, запросив информацию на «Т», прочитал:
— «Ронсон Эйч Толливер: Ронсон Кью — его сын; жена сына Стелла М. Толливер»… Эй! Тут есть еще: «Смотри — Талиаферо»!
— Это исходное написание, — заметила Гвен. — Но произносится почти так же, как «Толливер».
— Ты уверена?
— Абсолютно. По крайней мере, к югу от линии Диксон-Мейсон на Земле. Написание «Толливер» подразумевает малограмотную публику, неспособную писать. Писать имя полностью, а потом читать его, произнося все буквы, — так делают фиговые янки типа «Липшицев»! А вот владельцы плантаций, аристократы, презирающие негров и обожающие женщин, пишут слова полностью, а произносят их кратко.
— Жаль, что ты это говоришь.
— Но почему, милый?
— Потому что здесь еще трое мужчин и одна женщина, чьи имена пишутся полностью: «Талиаферо»! И я не знаю никого из них, а посему не представляю, кто же должен быть убит?
— А ты обязан убить кого-то из них?
— Не имею понятия. Вот что: я, кажется, слишком много тебе наговорил. И если ты намерена оставаться моей женой хотя бы еще четырнадцать дней… А ты намерена?
— Разумеется! Четырнадцать дней плюс всю оставшуюся жизнь. А ты просто-напросто большой поросенок-шовинист!
— И пожизненно оплаченный партнер.
— И дразнилка!
— Думаю, и ты грешишь тем же. А не желаешь ли вернуться в постельку?
— Нет, пока ты не решишь, кого именно намерен убить.
— Но это может занять много времени.
И я сделал лучшее, что мог: изложил ей во всех деталях и без прикрас мой короткий диалог с человеком, назвавшимся Шульцем. Это было все, что я знал. Он погиб слишком рано, чтобы узнать больше, и оставил бесконечно много невыясненного.
