поставить Горького в центр якобы существовавшего заговора против
Сталина, Мирский мог быть ценим Горьким вовсе не за аристократическое
происхождение и «предательство интересов своего класса», а за широчайшие
связи в авторитетных европейских и американских кругах. Ими мог
воспользоваться пролетарский писатель, он же борец против сталинского
режима, вырвавшись за границу, чтобы рассказать наконец правду об ужасах
Соловков, Беломорканала и Колымы.
Но то ли болезнь помешала, то ли убили.
Первым мысль о таком вот странном «перевертыше», о некоей
гигантской фиге в кармане классика, высказал, если не ошибаюсь, Евгений
Евтушенко, но и теперь, обоснованная Вяч. Ивановым исторически
допустимыми, хотя и не доказуемыми ничем аргументами, она не кажется
мне вероятной. Предполагать в стремительно стареющем больном
пролетарском писателе одну из главных фигур грандиозного заговора,
направленного против находящегося в расцвете сил вождя, означало бы
полностью отказать ему не только в какой-либо практичности, но и в полном
отсутствии чувства благодарности (за обрушенные на него Сталиным
благодеяния) и даже какой-либо порядочности (если это понятие хотя бы
отчасти применимо к политическим играм).
Что же кинуло Святополк-Мирского в чудовищную машину репрессий?
Попытка ответить на этот вопрос вновь выводит нас на зыбкую почву
предположений. Но что делать, если даже сегодняшнее наше знание о
конкретной деятельности той самой машины репрессий только на таких
предположениях и основано? Следует или заранее смириться лишь с той или
иной степенью вероятности достигаемых на этом пути открытий, или вовсе
отказаться от каких-либо попыток что-то установить и довольствоваться
фальшивыми декорациями, построенными «художниками от НКВД».
Я думаю, что истоки постигшей Мирского трагедии следует искать в его
эмигрантском прошлом, в его неспокойной общественной деятельности,
которая даже в видимой ее части далеко не полностью описана историками.
И дело тут не столько в событиях переломного для Мирского 1930 года,
хранящего тайну одного из самых трагических событий в жизни русской
эмиграции – исчезновения в Париже генерала Кутепова, сколько в
предшествовавшем десятилетии, когда Мирский был тесно связан с
«евразийцами».
Скандальную известность в сентябре 1937 года приобрело участие в
убийстве резидента НКВД Игнатия Порецкого в Лозанне Сергея Эфрона –
человека, некогда близкого Д. П. Святополк-Мирскому, его соредактора по
журналу «Версты». Ко дню указанного убийства Мирский уже пять лет как
был гражданином СССР, жил в Москве (точнее – уже пересекал Россию с
запада на восток в арестантском вагоне, следуя в Приморское отделение
Севвостлага). Отдаленность Колымы не покажется НКВД неодолимой, когда
два года спустя созреет решение развязаться с «евразийцами» окончательно и
уничтожить всех доступных участников и свидетелей этой связи. 10 октября
1939 года следователь следственной части ГУГБ НКВД младший лейтенант
госбезопасности А. Иванов составит (а нарком Берия без проволочек
утвердит) постановление об этапировании з/к Святополк-Мирского в Москву
для нового следствия.
« В настоящее время следствием Следчасти ГУГБ НКВД СССР, –
сказано в постановлении, – получены материалы, вскрывающие новую линию
антисоветской деятельности Святополк-Мирского. Арестованный
участник антисоветской организации, шпион французской разведки Толстой
Павел Николаевич – (племянник писателя А. Н. Толстого, – А. Б. ) – на
допросе от 7 августа 1939 года и в собственноручных показаниях от
5.10.39 г. показал, что, будучи во Франции, он вошел в белоэмигрантскую
организацию „ Евразия“, которая финансировалась английским миллионером
Спеллингом и вела активную антисоветскую работу. В 1929 году из
„ евразийской“ организации выделилась группа лиц, которая якобы стала на
советские позиции. В действительности же эта группа „ евразийцев“, сделав
видимость, что стала на советскую платформу, сблокировалась с
троцкистами, находящимися во Франции и Англии, в частности с
Пятаковым и Сокольниковым, и продолжала вести свою антисоветскую
работу.
Святополк-Мирский являлся одним из руководителей „ евразийской“
организации, входил в группу отколовшихся „ левых евразийцев“ и лично вел
переговоры с Сокольниковым о контактировании работы „ левых евразийцев“
с троцкистами, находящимися в СССР. Все эти факты Святополк-Мирский
на следствии скрыл.
Кроме того, следственная часть ГУГБ НКВД располагает данными о
том, что в СССР в настоящее время проживает целая группа лиц, бывших
эмигрантов, входивших в
„ евразийскую“
организацию, потом
возвратившихся в Советский Союз, как люди, проявившие свою „ лояльность“
к Советской власти, а в действительности же эта группа лиц ведет
активную антисоветскую работу. В целях вскрытия всей антисоветской
деятельности Святополк-Мирского, связанной с
„ евразийской“
организацией… Святополк-Мирского этапировать в Следственную часть
ГУГБ НКВД из Севвостлага и привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58
п. 1„ а“ УК РСФСР».
Указанный пункт ст. 58 – измена Родине – практически гарантировал по
тем временам высшую меру наказания. Можно лишь радоваться, что
Дмитрию Петровичу не пришлось еще раз стать подследственным – к тому
времени его уже не было в живых. Отмечу попутно и откровенное
головотяпство младшего лейтенанта НКВД, составлявшего приведенное
постановление: учетный стол ГУГБ еще в августе был извещен о смерти з/к
Святополк-Мирского; чего ради было усердствовать два месяца спустя – не
хватило ума навести справку?
Обращает на себя внимание и следующее обстоятельство.
Почему-то постановление рядового следователя через головы многих
начальников утверждает сам нарком Берия. Может быть потому, что на судьбе
писателя скрестились воли трех самых страшных сталинских наркомов? Ведь
поручение Сталина было передано Ягоде (если верить воспоминаниям
Гронского), срок он получил при Ежове, а поставил точку в деле князя Берия.
* * *
Существует легенда, что, находясь в колымском лагере, Д. Мирский
написал большую книгу по истории русской литературы. Об этом, в
частности, рассказывал бывший колымский заключенный B. C. Буняев в
книге «…Иметь силу помнить»: « В руках у меня оказался подлинно
энциклопедический труд. Человек, прошедший тяжелейшие испытания,
оклеветанный, подвергнутый остракизму, оставался в эстетике борцом за
марксистско-ленинские взгляды».
Но писать на Колыме историю русской литературы Д. Мирскому не было
нужды – эту историю он уже написал. Но не в России, а в Англии. В 1992
году на русском языке она была издана в Лондоне. В 2001 году крошечный
тираж (600 экз.) появился в Магадане. Перевод осуществила – бывают же
такие «стыковки!» – участница гражданской войны в Испании, бывшая
колымская заключенная Руфь Александровна Зернова. Низкий ей поклон за
этот гигантский (в книге почти 1000 страниц) и первоклассный по качеству
труд.
Магадан, 2003
Том 1. ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО СМЕРТИ ДОСТОЕВСКОГО
(1881)
