Еды пациенту не полагалось. Санитарно-гигиенических процедур - тоже. В камере не было даже унитаза. Алексей предполагал, что его сон искусственный, вызванный каким-нибудь газом или теми же таблетками. И когда пациент засыпает, его кормят и освобождают от, так сказать, результатов кормления. А также стригут, бреют и моют, потому что лицо на ощупь оставалось гладким, а короткая стрижка вроде бы не удлинялась.
Для проверки Постников погладил физиономию. Пару мгновений удивлялся, почему щека чувствует прикосновение, а рука - нет. Потом сообразил, что забылся и пользовался правой кистью. Той самой, которая теперь при каждом движении едва слышно поскрипывала системой тонких приводов, похожих на стальную паутину.
- Алиса в стране чудес, - прошептал Постников, рассматривая руку на свету, как будто первый раз увидев новое 'приобретение'. Сделал он это напрасно. Точнее - слишком быстро глянул на светящийся потолок. Оптика, заменившая выбитый глаз, среагировала с опозданием, перестраиваясь на более яркое освещение. В фильмах обычно показывают поле зрения человека как обычный экран. Но поскольку на самом деле это не так, то ощущения Постникова оказались куда 'интереснее' и глубже, чем просто искажение 'картинки'. В черепе кольнуло - глубоко за переносицей и лбом. Не очень больно, однако крайне неприятно. Мир вокруг померк и расплылся, затем обрел более четкие грани и снова 'замылился'. Так ищет фокусировку мощный и качественный фотоаппарат на автонаводке. При этом по краям поле зрения Алексея подернулось крошечными квадратиками, пляшущими в сложном танце, будто снежинки в лучах фар быстро несущегося автомобиля. Похоже, глазной протез не справлялся с оценкой уровня освещенности, подстраиваясь то под основной источник, то под периферию.
Постников снова зажмурился. Провел кончиками пальцев руки - левой - по правому веку, чувствуя твердость сферы, заменившей потерянный глаз. Затем снова открыл глаза, стараясь не смотреть на светящуюся панель потолка. На этот раз все получилось куда лучше. Только ощущение тяжести где-то за правым виском не покидало, но к нему пациент уже привык.
- Полная Алиса... - повторил узник, которому таким резким и комплексным образом напомнили об увечьях. А от странных, невиданных протезов мысли пациента прыгнули к воспоминаниям о самых ярких и существенных событиях его недобровольного заключения.
Беседы...
Он предпочитал называть их именно так - беседы. Хотя по форме это были скорее допросы. И даже без приставки 'скорее' - просто допросы, безукоризненно вежливые, даже не особо изматывающие. Но все равно - представляющие собой открытое дознание, от которого, как от предложения известного литературного персонажа, нельзя отказаться. Один раз Алексей попробовал. Как сказал бы один из напарников в прошлой жизни - 'пошел в отказ'. Кажется, даже адвоката потребовал...
Нет, с ним ничего не сделали. Даже не угрожали. Просто беседы прекратились. На какой срок - Постников не мог предположить даже теоретически, потому что вместе с допросами прекратилась выдача пилюль, которыми пациент измерял время. Он держался сколько мог. Потом сдался. Потом умолял хоть кого-нибудь прийти и спросить, о чем угодно, только бы снова появились чудесные таблетки и прекратилась ужасающая, неостановимая головная боль.
Алексей не разбирался в медицине, вернее разбирался в ней строго на уровне первичной помощи - при его работе это было обязательным условием. Он предполагал, что мигрень как-то связана с глазным протезом, но, разумеется, не мог ни подтвердить догадку, ни тем более справиться с недугом. Оставалось лишь строго следовать указанием безликих палачей и надеяться, что лекарства не отменят.
Выглядело это всегда одинаково - голос из ниоткуда, точнее отовсюду сразу. Наверное, из системы скрытых динамиков. Голоса бывали разные - мужские и женские. Никогда - детские или просто юные, впрочем, оно и понятно. Неизменно вежливые и доброжелательные. Речь очень правильная, но постоянно 'напрягающая'. Постников пару дней не мог понять - чем именно, затем сообразил. Слишком правильная и словно стерилизованная, ни одного жаргонизма. Так, будто фразы составлялись по академическому учебнику.
'Беседы' всегда затрагивали две темы - историю и кибернетику, главным образом - середины ХХ века. Из Постникова методично, день за днем, извлекали все познания в этих двух сферах. А поскольку познания оказались весьма скудными, то спустя условную неделю или чуть больше диалог стал похож на хождение по кругу. Одни и те же вопросы в разной формулировке. Одни и те же ответы. И снова, и снова.
Более всего Алексею запомнился сеанс, в процессе которого ему на разные голоса во всевозможном контексте повторяли примерно десяток фамилий, преимущественно русских. Фамилии ничего не говорили Постникову, в чем он честно раз за разом признавался. Но похоже ему не особо верили.
Алексей все более подозревал, что основная работа с его сознанием ведется отнюдь не посредством допросов. Если он спит настолько крепко, что совершенно не помнит разнообразных телесных процедур, то кто знает, что еще делают с ним 'ночью'? Временами он просыпался очень тяжело, словно после суровой пьянки, только без похмелья. А иногда Постников пробуждался в помраченном состоянии, будто плыл по волнам искаженного восприятия. Он никогда не принимал нейролептиков, но подумал, что выглядело бы, пожалуй, именно так. Так что пациент утверждался в мысли, что беседы - лишь часть ритуала, некий обязательный номер программы изучения. А основную часть он не видит и не помнит.
Знать бы еще, что вытащили из его черепа неведомые и невидимые экспериментаторы...
И какие будут последствия.
Разумеется, узник часто и подолгу размышлял - что ждет его дальше. Где он находится и чем все это закончится? Здравый смысл повторял, что вводной информации недостаточно для сколь-нибудь весомых выводов. Но страх и неизвестность заставляли раз за разом прокручивать в уме возможные варианты, от секретных военных лабораторий до похищения инопланетянами. В конце концов, почему бы не существовать пришельцам с иных миров? А если таковые существуют, то почему бы им не похищать людей?..
Тихий щелчок за спиной прогремел на всю палату, словно выстрел. Алексей отвык от любых посторонних звуков, кроме тех, что производил сам или кровать. Узник попытался спрыгнуть с ортопедического станка, но кровать как раз начала в очередной раз менять конфигурацию. Постников ударился коленом о никелированный поручень, вдобавок промахнулся ручным протезом мимо стойки. Пациент с трудом сохранил равновесие и завис на одной ноге у кровати, балансируя и пытаясь удержаться. Вдобавок чертов окуляр не перенес резкого движения и завис почти на целую секунду, обрабатывая и обновляя изображение. Так что Алексей еще и буквально ослеп - мозг не сумел быстро разобраться в двух версиях одного вида.
- Добрый день, - очень вежливо сказало мутное, расплывчатое пятно перед глазами Постникова.
* * *
Алексей в целом чуждался современного искусства, но запомнил броское, выразительное слово 'сюрреализм'. Именно он, то есть сюрреализм, сейчас и происходил.
В белой палате без окон, на монструозной ортопедической конструкции сидел человек в белом халате с завязками на спине. А напротив восседал пришелец - хмурый дядька лет сорока или даже больше, весь какой-то серо-коричневый. Серый - по цвету лица, на котором отчетливо выражалось недовольство судьбой и, похоже, хронический недосып. Коричневый - по цвету костюма, сшитого так себе - даже на невзыскательный вкус Алексея. К костюму прилагался черный галстук, настолько узкий, что мог бы сойти за ленту или даже толстый шнурок. Под задом у пришельца поскрипывал складной стульчик из очень тонких металлических спиц - мужик в коричневом костюме принес его с собой в виде пучка спиц и разложил буквально одним движением, Постников так и не понял - как именно. Конструкция выглядела игрушечной, но свободно удерживала килограммов семьдесят, а то и все восемьдесят нежданного визитера.
Помимо стула мужик держал тощую картонную папку - серую, с чуть расплывшимися и пустыми графами на обложке. Вместо застежки или на худой конец завязочек папка закрывалась более хитрым способом - путем обматывания вокруг пуговицеобразной шляпки шнурка, похожего на обрывок шпагатика. Постников сразу вспомнил, где уже видел что-то подобное. Точнее в каком фильме.
- Меня не запугать гестаповской липой, - автоматически пробормотал он в полголоса и замер, поняв, что сказал это вслух.
- Простите, что? - вежливо полюбопытствовал человек в плохо сидящем коричневом костюме.
- Я в матрице? - глупо спросил Алексей, пытаясь собрать разбегающиеся по углам сознания мысли. Он целыми днями напролет планировал, что скажет, когда наконец-то увидит настоящего живого человека. Как поведет разговор в зависимости от того, кто окажется перед ним. О чем попросит, что посулит. И все же, когда вожделенный миг наступил, Алекс почувствовал себя полностью выбитым из колеи и растерялся. Больно уж не вязались высокотехнологичные штуки вокруг - и казенный, скучный человек, одетый словно на развале блошиного рынка. Да еще с этой убогой древней папкой.
