Он не ожидал, что смятение их будет настолько сильным. Они в потрясении смотрели друг на друга: лица застыли, губы сжаты. Роуз, которая редко выдавала свои чувства, вспыхнула и поднесла руку к лицу. Она же первая заговорила:
— Как он смеет появляться здесь!
— Ну, это же и его бывший колледж, — попробовал урезонить ее Дженкин.
— Да, но он должен был знать…
— Что это наша территория?
— Нет, что мы все будем здесь, — ответила Роуз, — наверняка пришел нарочно.
— Не обязательно, — сказал Джерард. — Не о чем тревожиться. Но лучше пойти и поискать Дункана и Джин. Они могут не знать…
— Если же знают, то, возможно, ушли домой! — воскликнула Роуз.
— Очень надеюсь, что нет, — сказал Дженкин. — Да и чего ради? Они могут просто держаться от него подальше. Боже, — добавил он, — а я-то хотел повидаться с сокурсниками, спокойненько выпить со всеми вами.
— Пойду предупрежу их, — предложил Гулливер. — Я их не видел, но, думаю, смогу найти.
— Нет, — сказал Джерард, — ты оставайся здесь.
— Почему? Я что, под арестом? Разве я не должен был найти Тамар?
— Дункан и Джин могут прийти сюда, — объяснила Роуз, — лучше, чтобы кто-то…
— Ладно, иди и найди Тамар, — сказал Гулливеру Джерард. — Просто посмотри, как она там, и, если она одна, потанцуй с ней. Полагаю, тот парень вернулся. Почему же он все-таки убежал?
— Помчался поглазеть на Краймонда. Не понимаю, из-за чего вся эта суета, что такого в этом человеке. Знаю, вы поссорились с Краймондом по поводу книги и так далее, и не был ли он когда-то увлечен Джин? Отчего вы все всполошились?
— Это совсем не так просто, как кажется, — ответил Джерард.
— Ты не опасаешься, что Дункан напьется и набросится на него? — спросил Дженкин у Роуз.
— Дункан, наверно, уже пьян, — сказала та, — нам лучше пойти и…
— Скорее Краймонд набросится на Дункана, — возразил Джерард.
— О нет!
— Люди ненавидят тех, кто пострадал от них. Но конечно, ничего такого не случится.
— Интересно, с кем он пришел? — проговорила Роуз.
— Он с Лили Бойн, — откликнулся Гулливер.
— Надо же! Как странно! — удивился Джерард.
— Как всегда в своем репертуаре, — хмыкнула Роуз.
— Уверен, он здесь случайно, — сказал Дженкин. — Интересно, притащил он с собой своих красногвардейцев?
Джерард взглянул на часы:
— К сожалению, мне надо навестить Левквиста, пока он не лег спать. Вы двое идите поищите Джин и Дункана. Я тоже посмотрю их по дороге.
Они ушли, оставив Гулливера в квартире. Он был на той стадии опьянения, когда тело в смятении начинает откровенно взывать о пощаде. Он почувствовал легкое подташнивание и вялость. Заметил, что речь его замедлилась. Почувствовал, что того гляди свалится. С трудом мог сосредоточить взгляд на чем-то. Рывками плыла комната, и свет мигал и вспыхивал, как в шатре, где играла поп-группа. (Это были «Водоплавающие птицы», заполучить группу «Предательство интеллектуалов»[9] колледжу не удалось.) Гулливер, хоть и чувствовал желание потанцевать, не был, однако, уверен, насколько способен осуществить свое желание в таком состоянии. По опыту он знал, что, если хочешь продлить удовольствие от вечера, нужно сделать перерыв, не пить какое-то время и по возможности съесть что-нибудь. А после он поищет Тамар. Он жаждал угодить Джерарду, а точней, боялся последствий в случае, если не угодит. Когда он ввалился со своей новостью, перед палаткой, в которой раздавали ужин, уже выстраивалась очередь. Гулливер, ненавидя подобные очереди и чувствуя, что без партнерши может вызвать подозрение или, что еще хуже, жалость, плотно поел в пабе, прежде чем появляться на танцах; но с того момента, казалось, вечность прошла. Осторожно обойдя комнату, он обнаружил бутылку «перье» и еще одно блюдо сэндвичей с огурцом. Чистого стакана не нашлось. Он уселся и принялся за сэндвичи, запивая их минералкой, которая шипела, как шампанское. Глаза его слипались.
Трое друзей вышли из аркады на большую лужайку, где стояли шатры. Здесь они разделились. Роуз пошла направо, Дженкин налево, а Джерард прямо, к строению восемнадцатого века, тоже залитому светом прожектора, где Левквист хранил свою библиотеку. Левквист был в отставке, но продолжал жить в колледже, где ему отвели особую большую комнату для его уникальной коллекции книг, конечно отписанной колледжу в завещании. В его святилище стоял диван-кровать, так что при случае, таком как сегодня, он мог спать среди своих книг, а не в домашнем уюте квартиры. Его преемник на профессорской кафедре, один из его учеников, относился к нему с опаской и подобострастием. Расположения Левквиста было и впрямь нелегко добиться. Обстоятельство досадное, поскольку он производил сильное впечатление на многих, кто имел с ним дело[10].
Джерард оглядывался на ходу, заглянул в палатки, пробежал глазами очередь жаждущих ужина, но ни Джин с Дунканом, ни Тамар с Конрадом нигде не было видно. Тисненым пологом висел шум музыки, и голосов, и смеха; свеже пахли цветы, земля, река. По лужайке между обжорной палаткой и шатрами группками прохаживалась молодежь, отдельно стояли обнимающиеся и целующиеся пары. Чем дольше будет длиться ночь, тем больше их станет. Джерард ступил на знакомое крыльцо и испытал знакомое волнение. Он постучал в дверь под тусклой лампочкой и услышал отрывистое, почти нечленораздельное приглашение войти. Он вошел.
В длинной комнате, перегороженной выступающими книжными стеллажами, было темно, горела лишь лампа в дальнем конце на огромном письменном столе Левквиста, за которым старик сидел, ссутулившись и повернув голову к двери. Большое, выходящее на олений парк окно возле стола было распахнуто. Джерард прошел по вытертому ковру и поздоровался: «Привет, это я». С умышленной сдержанностью он теперь больше не добавлял почтительное «сэр», как не мог и решиться назвать свое имя, хотя прекрасно знал, что он отнюдь не единственный из «старых учеников» Левквиста, которые заглянут к бывшему профессору.
— Херншоу! — произнес Левквист, опуская коротко остриженную седую голову и снимая очки.
Джерард уселся на стул напротив и осторожно вытянул длинные ноги под стол. Сердце его колотилось. Левквист все еще вызывал в нем робость.
Старик не улыбнулся, Джерард тоже. Левквист покопался в книгах, лежащих на столе, полистал тетрадь, в которой что-то писал. Нахмурился, предоставив Джерарду заговорить первым. Джерард посмотрел на крупную красивую карикатурно-еврейскую голову великого ученого и произнес стандартную вступительную фразу:
— Как продвигается книга, сэр?
Имелась в виду книга о Софокле, которую бесконечно писал Левквист. Старик не почувствовал в вопросе искреннего интереса. Ответил:
— Медленно. — Потом спросил: — Работаешь все там же?
— Нет. Ушел в отставку.
— Не рановато, ты ж еще молод? Высокое положение занимал?
— Нет.
— Что ж тогда ушел в отставку? Ни тут ни там ничего не добился. Власть, это ли не все, к чему ты стремился? Все, чего хотел, — власти, не так ли?
— Не просто власти. Нравилось заниматься организационными делами.
— Организационными делами! Следовало бы собственные мозги организовать, остаться здесь и думать над серьезными вещами.
Одна и та же вечная проповедь. Левквист, которому трудно было поверить в то, что очень умные люди могут найти применение своим умственным способностям где-то, помимо университета, хотел, чтобы Джерард остался в Оксфорде, перешел в колледж «Всех душ»[11], занялся наукой. Но Джерард решил покинуть академический мир. Политический идеализм, который в значительной степени подтолкнул его на этот шаг, вскоре утратил для него свою простоту и убедительность; и более скромное и, может, более целесообразное желание послужить обществу, чуточку улучшив его устройство, привело Джерарда позже на государственную службу. Его, как он и предполагал, задел привычный выпад Левквиста. Временами ему самому хотелось, чтобы он остался тогда, прослеживал влияние платоновских идей в веках, стал настоящим специалистом, подвижником, ученым-филологом.
— Как раз сейчас собираюсь засесть за такие размышления.
— Слишком поздно. Как поживает отец?
Левквист всегда спрашивал его об отце, которого не видел с тех пор, как Джерард был его студентом, но о котором вспоминал с не вполне понятными Джерарду уважением и доброжелательностью. Отец Джерарда, адвокат, был, например, при первом их знакомстве, о котором Джерард вспоминал с содроганием, вовлечен Левквистом в беседу о римском праве. Тем не менее этот обыкновенный и невежественный, в сравнении с Левквистом, человек, сохранивший спокойствие и не спасовавший перед грозным преподавателем своего сына, запомнился последнему, возможно, просто своей безыскусной прямотой. По правде сказать, Джерард сам уважал и высоко ставил отца, видел его бесхитростность и прямоту, но обычно считал, что другие не замечают этих свойств его натуры. Отец не был человеком блестящим, эрудитом, остроумным или особо успешным, он мог показаться заурядным и скучным, и, однако, Левквист, который презирал людей серых и скучных и безжалостно отсекал их от себя, мгновенно разглядел и оценил то лучшее, что в нем было. А может, Левквист всего лишь был поражен, что встретил «обыкновенного человека», который нисколько не трепетал перед ним.
