– Только крючок не оборвите, – просит мальчик.
– Да я с удочкой родился! – гордо заявил Мишка, и с этими словами (сильно меня удивившими) взобрался на самый нос лодки и закинул удочку.
Надо сказать, что его ладная фигура в курсантской форме и сверкающих хромачах смотрелась на носу затопленного «баркаса» эффектно, не хуже ДиКаприо на «Титанике». Градус внимания к моему другу достиг апогея, в чем я успел ему немного позавидовать. Поплавок, подхваченный быстрым течением, летел слева направо и вдруг резко нырнул под воду. Весь «зрительный зал», включая галерку, замер…
Может, все-таки Мишка и родился с удочкой, но пользоваться ею не научился. Он рванул снасть с силой, рассчитанной на ловлю небольшой субмарины. Далее немало сил было потрачено им на то, чтобы устоять на носу лодки. Наконец он обрел равновесие и замер с поднятой вверх удочкой, а вокруг его головы на леске крутилось нечто бесформенное…
В наступившей тишине раздался голос мальчика:
– Ой, дяденька, вы гальдон поймали!!
Да, да! Именно так – и не иначе – воскликнул юный владелец удочки! И воскликнул с таким неподдельным удивлением и восторгом, да так громко, что даже те, кто находился в отдалении, поняли, что на крючке моего друга болтается не первой свежести презерватив.
Мощный хлопок смеха поднял в воздух дремавших на деревьях птиц. Смеялись офицеры, смеялись дети, включая младенцев. Но особенно издевательски звучал смех женщин – по крайней мере, так казалось моему другу. Смеюсь и я: хотя и понимаю полную безнравственность своего поведения в столь драматической ситуации, но ровным счетом ничего поделать с собой не могу. Да что там – смеюсь! В конвульсиях я падаю на дно полузатопленной лодки в лужу из тины и рыбьей чешуи. Никогда не думал, что смех требует столько энергетических затрат!
Через несколько минут поднимаюсь в безнадежно измазанном буро-зеленой жижей обмундировании, опустошенный и обессиленный. Меня бьет озноб и невыносимо болят мышцы брюшного пресса. Так в жизни я больше никогда не смеялся…
Прости, брат!
Неплохо изучив за два года Мишку, я хорошо знал, что самолюбие и главная болевая точка у него находятся в одном и том же месте.
Он поворачивается ко мне и каким-то чужим голосом произносит:
– Поклянись, что никому в училище об этом не расскажешь!
Я клянусь.
– Дай честное офицерское слово, – настаивает Мишка.
Даю.
– Дай честное партийное, – полушепотом, чуть слышно произносит мой приятель.
– Землю не надо есть? – пытаюсь отшутиться я.
Он бросает на меня такой недвусмысленный взгляд, что я тут же понимаю полную неуместность моей неуклюжей шутки и уступаю просьбе приятеля…
Мое обмундирование требует стирки, и это единогласно принимается в качестве причины того, что о походе на танцы сегодня не может быть и речи. На занятиях по философии мы уже проходили категории «повод» и «причина». И мы со знанием дела молчим вслух о том, что истинной причиной отказа от сегодняшнего похода в клуб является возможность встретиться там со свидетелями Мишкиного бенефиса на берегу Селенги…
Два года я был верен данному слову и хранил молчание, пока Мишка на каком-то застолье сам не рассказал о своем рыбацком трофее.
Барабанщики
На втором году нашего пребывания в училище командирам пришла в голову гениальная мысль: все учебные группы должны передвигаться по территории училища под барабанный бой. Начался процесс всеобщей барабанизации курсантских подразделений.
Наиболее прогрессивная часть курсантов (то есть все!) считала, что барабан есть фактор несвободы; и от одной мысли, что нужно будет попадать именно левой ногой в сильную долю барабанного боя, приходила в состояние благородного негодования. Мы? Под барабан?! Никогда! «Идут бараны и бьют в барабаны» – это не про нас!
По училищу прокатилась волна порчи ударных инструментов и забастовок барабанщиков. Но проявления антибарабанного радикализма были достаточно быстро подавлены командирами: испорченное имущество восстанавливалось за счет выявленных (или назначенных) виновников, а подготовка новых барабанщиков взамен сидевших на гауптвахте шла достаточно быстро.
Как бы то ни было, вскоре впереди каждого курсантского подразделения шагал барабанщик и по мере своих музыкальных способностей задавал темп движения взводов и рот.
В нашей «певческой» роте на должность барабанщика не претендовал никто. По крайней мере, на общем собрании никто открыто не вызвался взвалить на себя эту ношу… Решением командира роты барабанщиками были назначены руководитель вокально-инструментального ансамбля курсант Трифонов и прибывший недавно в наше подразделение из Рязанского автомобильного училища курсант Стрелков.
Если Трифонов был назначен барабанщиком, дабы искупить все грехи участников ансамбля, которым он руководил, то Мишка Стрелков попал «под раздачу» случайно – хотя такая популярность ему, в силу врожденного честолюбия, видимо, нравилась.
Вскоре мы поняли, что «всеобщая барабанизация» оборачивалась еще одним неудобством: все перемещения учебных групп по территории училища становились (какой бы подобрать глагол?) … осязаемыми. Бум-бум – идет учебная группа.
Бум-бум-бум, «стучали» барабанщики, и вследствие этого становились еще и невольными… ну, что ли, информаторами руководства о приближении жаждущих минимальной публичности курсантских подразделений. Так заложники известности сполна платили за свою популярность.
* * *
Дорога от первого учебного корпуса до расположения роты занимала минут десять, и для сотни полных жизни молодых людей – а уж тем более после занятий в субботу! – казалась долгой, длинной и ужасно скучной. Поэтому наш барабанщик иногда позволял себе маленькие вольности: перебивки в стиле Ринго Старра, неуставные тремоло и прочие музыкальные штучки, глубоко чуждые социалистической музыкальной культуре, но здорово поднимающие наше настроение и престиж барабанщика.
И вот, когда на полпути к казарме под невоенные джазовые перебивки в исполнении Кости Трифонова рота невольно начала игриво подпрыгивать, из кустов внезапно раздался возмущенный голос нашего ротного, категорически предписывающего всей галопирующей сотне немедленно остановиться.
Фактор внезапности, часто играющий в военном искусстве решающую роль, был на стороне командира роты.
– Курсант Трифонов, – решительно произнес командир роты, – выйти из строя! Рота, смирно!
Сотня сочувствующих пар глаз смотрели на нашего товарища, стоящего перед строем. Взволнованный (как нам показалось) голос нашего командира изрек:
– Курсанту Трифонову объявляю три наряда вне очереди за…
«За что???» – пронеслось в нашем сознании.
Дело в том, что краеугольный принцип юриспруденции «все, что не запрещено – разрешено» составлял одну из главных тайн государства победившего социализма. Но мы, курсанты второго курса политического военного училища, эту тайну знали! Играть перебивками, стучать по ободу барабана, вращать в руках барабанные палочки – все это не запрещалось ни одним документом!
Ведь и позже мы, будучи военными руководителями разного уровня, отчетливо ощутили, что поощрить или наказать «безнаказанно» человека невесть за что – нельзя! С удивлением мы узнавали, что солдата (прапорщика, офицера, да и генерала, черт побери!) нельзя поощрить за добросовестное исполнение служебных обязанностей. (Почему, спросите вы? Да потому, что добросовестное исполнение служебных обязанностей – это его долг!) А вот за проявленную при этом инициативу – можно! Но наказать за неправильную (игривую, легкомысленную) игру на барабане?..
«За что же, – терялись мы в догадках, – будет наказан наш товарищ?»
* * *
Но позволим себе создать интригу на несколько страниц вперед и вспомним еще один комический случай, связанный с барабаном.
Наша рота в чем-то провинилась, и комбат решил устроить нам перед обедом выволочку. Дело было ненастным предзимним днем. Накрапывал мелкий дождь. Учебные группы, особенно пришедшие с полевых тактических занятий и физической подготовки, жаждали активно поучаствовать в процессе «приема пищи»…
Рота стояла в линию взводных колонн на плацу училища, спиной к столовой, метрах в ста от нее. Комбат был убедителен, слегка ироничен (и это было не последнее его оружие) и изобретателен. Он говорил о верности долгу, о единстве армии и народа, о важности строевой слаженности курсантских подразделений…
Наконец звучит долгожданная команда:
– Рота! Повзводно! Правое плечо вперед, в столовую шагом марш!
Ротный барабанщик начинает движение, задавая бодрый ритм. Но личный состав роты сегодня демонстрирует отсутствие резвости в выполнении команд командира. Внешне – все чинно и пристойно, но напряжение внутренним трансформаторным гулом дает о себе знать. Попытка отправить мятежную роту на прием пищи вызывают показательное, нарочито неуклюжее топтание курсантского подразделения. Наверное, так дурно воспитанный молодой человек, приглашенный, как ему кажется, не очень симпатичной барышней на «белый танец», ленивыми движениями демонстрирует свое нежелание отдаваться танцу.
