Эта новость вызвала немалое изумление и возобновила любопытство к госпоже Маруяме, которая имеет право на свои земли, на то, чтобы владения передавались не сыновьям, а дочерям.
— Неудивительно, что у нее хватает смелости путешествовать одной, — сказал повар.
Воодушевленный своим успехом, мальчик-конюх продолжил:
— Однако господин Йода этого не одобряет. Он хочет присвоить ее земли или силой, или, как поговаривают, женитьбой.
Повар отвесил ему оплеуху:
— Думай, что говоришь! Вечно слушаешь кого попало!
— Мы когда-то были Отори и снова станем ими, — пробурчал мальчик.
Старшая горничная заметила, что я маячу в дверном проеме, и пригласила зайти:
— Куда направляетесь? Вы, наверно, проделали длинный путь!
Я улыбнулся и покачал головой. Одна из горничных, выходя из кухни, похлопала меня по плечу и сказала:
— Он немой. Правда, жаль?
— Что случилось? — спросил повар. — Кто-то набил пылью твой рот, как собаке Айну?
Они дружелюбно поддразнивали меня, пока не вернулась горничная вместе с человеком, который, как я догадался, был одним из маруямских слуг — на куртке герб с горой, помещенной в окружность. К моему удивлению, он вежливо обратился ко мне:
— Моя госпожа хочет поговорить с тобой.
Я не был уверен, что стоит идти с незнакомцем, но его честное лицо и загадочность таинственной женщины сделали свое дело. Я последовал за ним через двор. Взойдя на веранду, мужчина встал на колено, кратко что-то произнес, повернулся ко мне и пригласил подняться.
Я окинул женщину быстрым взглядом, упал на колени и коснулся лбом пола. Казалось, передо мной принцесса. Ее волосы спускались до пола полотном черного шелка. Кожа была белой, как снег. Одежды кремовых оттенков слоновой кости и серого голубя расшиты красными и розовыми пионами. Исходившее от женщины спокойствие напомнило мне сначала глубокие горные озера, а затем закаленную сталь Ято, вероломного меча.
— Мне сказали, что ты ни с кем не говоришь, — произнесла женщина голосом тихим и прозрачным, словно вода.
В ее взгляде я увидел сочувствие, и кровь моя прилила к лицу.
— Со мной можешь быть откровенным, — продолжила она.
Нагнувшись, женщина взяла мою руку и пальцем вывела на ладони символ Потаенных. Я вздрогнул — кожу словно обожгло крапивой — и непроизвольно отдернул руку.
— Расскажи мне, что ты видел, — проговорила она тем же нежным, но настойчивым голосом.
Я молчал, и тогда она прошептала:
— Это был Йода Садаму, да?
Невольно взглянув на нее, я увидел улыбку без тени радости.
— А ты сам Потаенный, — добавила она.
Господин Отори предупреждал, чтобы я не выдавал себя. Я думал, что похоронил прошлое вместе со своим именем, Томасу, но перед этой женщиной оказался беспомощным. Я собирался кивнуть, когда услышал шаги господина Отори. Надо же, я узнал его по поступи. За ним шла какая-то женщина и недавно разговаривавший со мной мужчина. И тогда я понял: если сосредоточусь, то услышу все, что происходит в гостинице. Мальчик-конюх встал из-за стола и вышел из кухни. Горничные сплетничают, я узнаю каждую по голосу. Острота слуха постепенно развивалась во мне с того момента, когда я перестал говорить, а теперь нахлынула на меня лавиной звуков. Это было невыносимо, такое не сравнить с самым тяжелым бредом. Может, женщина передо мной — колдунья, наложившая проклятье? Я не смел солгать ей, но говорить тоже не мог.
Меня спасла вошедшая в комнату служанка, которая опустилась на колени и тихо сообщила, что его светлость ищет мальчика.
— Проси его войти, — ответила госпожа. — И, Саши, принеси мне чайные приборы.
Господин Отори вошел в комнату и обменялся с госпожой Маруямой глубокими поклонами уважения. Они соблюдали все правила этикета. Хотя женщина и не называла моего спутника по имени, мне показалось, что они давно знают друг друга. В воздухе повисло какое-то напряжение, я в будущем пойму его причину, но на тот момент мне стало совсем неловко.
— Горничные рассказали мне о юноше, что сопровождает вас, — сказала госпожа Маруяма. — Я хотела поговорить с ним лично.
— Да, я везу его в Хаги. Он единственный, переживший резню. Не хочу оставлять его Садаму. — Господин Отори не был расположен вдаваться в подробности, но, поразмыслив, добавил: — Я назвал его Такео.
Женщина улыбнулась в ответ.
— Я только рада, — сказала она. — В нем что-то есть.
— Считаете? Мне тоже так показалось.
Вернулась Саши с подносом, чайником и чашей.
Я проследил, как она поставила их на циновку. На глазури чаши были изображены зелень леса и голубое небо.
— Если когда-нибудь приедете в чайный дом моей бабушки в Маруяме, — сказала госпожа, — то там мы выполним церемонию по всем правилам. А сейчас будем довольствоваться тем, что есть.
Она налила кипяток, и из чаши потянулся едко-сладкий запах.
— Садись, Такео, — велела женщина.
Она взбила чай в зеленую пену и передала чашу господину Отори, который взял ее обеими руками, повернул три раза, выпил содержимое, вытер губы большим пальцем и с поклоном вернул чашу госпоже. Она наполнила ее снова и протянула мне. Я проделал те же движения, что Отори, поднес ее к губам и отпил пенистую жидкость. Она оказалась горькой, но прояснила голову и в какой-то степени расслабила. Подобного в Мино не встретишь — мы заваривали чай из веток и горных трав.
Я вытер место, к которому прикасались мои губы, и, неуклюже поклонившись, вернул чашу госпоже Маруяме. Лишь бы господин Отори не заметил моей неловкости, чтобы не краснеть за меня. Посмотрев на него, я увидел, что его взгляд застыл на госпоже.
Она пила чай. Мы сидели в тишине. В комнате появилась священная аура, словно мы только что откушали ритуальный обед Потаенных. На меня нахлынула тоска по дому, по семье, по прошлой жизни. К глазам подступили слезы, но я не дал им воли. Нужно учиться переносить боль.
На ладони до сих пор чувствовался след, оставленный пальцем госпожи Маруямы.
Гостиница была больше и богаче, чем все остальные пристанища, попавшиеся на нашем спешном пути по горам, и кушанья, которыми меня потчевали той ночью, я пробовал впервые в жизни. Мы ели угря в остром соусе и какую-то сладкую рыбу из местной речки, щедро поданный рис, белей, чем в Мино, где считалось за удачу попробовать его три раза в год. Я первый раз пил рисовое вино. Господин Отори был в хорошем расположении духа — «парящем», как говорила моя мать, — развеялись его грусть и горесть. Вино и со мной сотворило веселящее волшебство.
После обеда господин Отори велел мне идти спать, а сам собрался прогуляться на свежем воздухе, чтобы протрезветь. Пришли горничные и постелили постель, я лег и стал слушать звуки ночи. То ли угорь, то ли вино сделали меня особенно беспокойным: я слышал слишком много. Малейший отдаленный шум полностью прогонял сон. Время от времени лаяли городские собаки — одна начнет, другие откликаются. Я понял, что различаю лай каждой в отдельности, и стал думать о собаках, о том, как подергиваются во сне их уши, как крепко они спят, не тревожась от резких звуков. Мне нужно научиться быть таким, как эти собаки, иначе я больше никогда в жизни не засну.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
