ПЕСНИ К ГИОМАР{97}
Перевод Ю. Петрова
I
Что в ладони твоей,разглядеть я не мог:то ли желтый лимон, полный летних лучей,то ли ниточка светлого дня?О моя Гиомар, золотистый комок,улыбалась ты для меня.
Я спросил: «Что же это такое?Это время, которое стало лимоном?»Он был выбран твоею рукоюиз всего, что вырастил сад.
То напрасное время, когда с небосклономне хотел разлучиться чудесный закат?Одиночества жар, колдовской, золотистый?Отраженный в спящей воде силуэт?
От горы до горы раскаленный рассветистый?Зеркала,где смутны и неясны чертыдекораций той темноты, чтолюбовью разбита была?
II
Мне снилась ты над рекоюв глубинах высокого сада,сад времени замкнут, спокоен,крепка, холодна ограда.
Какая-то странная птицапоет и нежно и жаднотам, где святость ручья струится,сама — вся ручей, вся жажда.
С тобой, Гиомар, мы сами,с тобою, моя родная,придумали сад сердцами…
Друг друга там наполняя,часы сочетаются наши,гроздья снов мы, их сок, их наливвыжимаем в чистые чаши,мира двойственность позабыв.
(В нем и то, что и ты и я —как газель и лев, но своядля обоих тропа к водопою;в нем и то, что любви судьбоюне дано стать счастливым сном:одиночества два в одномсочетанье меня с тобою.)
Тебе моря творят буруны в пене,и радуга — сиянье над горами,фазан рассветный — пенье, оперенье,сова творит очей огромных пламя —тебе, о Гиомар!
III
Мысль твоего поэтас тобою. У небосклона —дали лимонного цвета,а поле — бледно-зелено.Гиомар, с тобою в пути мы,нас вбирает нагорье сонно,и уходит неотвратимопо деревьям день утомленный.Поезд рельсы и день пожирает,дрок скрывается, тени прямы,вечер движется и стираетпозолоту с Гуадаррамы.И любовник с богиней юнойубегает, и яшмой луннойпровожает их небосводв путь, и поезда отзвук чугунныйканул в дебри горных высот.Поле пусто, и небо строго,а вдали, за грядой гранита,за базальтовым отрогомбесконечность с морями слита.Мы свободны, ибо мы вместе.Даже если тиран незрячий —бог — пугает свирепой местью,угрожая нам неудачей,и на яростном вихре скачет,и уздою, как скакуна,укрощает разум горячий —все напрасно, любовь вольна.
—
Пишу из кельи путника сегодня,в минуту встречи, выдуманной мною.У ветра ливень радугою отнят,а у горы — страдание земное.На старой башне солнце догорает.О вечер тот, с живым, спокойным светом,сказавший, что ничто не умирает, —тот вечер, что любим твоим поэтом!И юный день — смуглы его колени,глаза светлы — и в роще, под дубами,над родником о страсти размышленье —к твоей груди прижаться, губ губамикасаться! Все в апрельском свете реет,все во вчерашнем нынче, все в Доныне,где стройно и легко минуты зреюти плавно переходят в сумрак синий,в поющий полдень, в длящееся время,в тот хор, где рассветает, вечереет……Тебе— моя тоска, моя пустыня.
НОВЫЕ ПЕСНИ К ГИОМАР
Перевод Ю. Петрова
I
Лишь твой образ, лишь ты,как молнии вспышкасредь моей темноты!
На море, где, словно жар,обжигает песок золотой,так внезапно тело твое, Гиомар,с его розовой смуглотой!
В тюрьме, на серой стене,или в нищей гостинице голой,во всем, что встретится мне, —только ветер и только твой голос;
в серьгах твоих на лице моем,в холоде их перламутра,в дрожи, в ознобе горячечном, зломбезумного утра;
на моле, куда за ударом ударсновиденья рушатся бурей,и под пасмурной аркой бессонницы хмурой —всюду ты, Гиомар.
Посмотри, как тобой я наказан,а повинен лишь в том, что тебясам я создал, сам сотворил я, любя,и любовью навек теперь связан.
II
Выдумкой всякая страсть живет:сама назначает себе черед —час свой, и день, и год,влюбленного выдумает, а вследвозлюбленную, приносящую счастье;но если возлюбленной не было, нет —это не значит, что не было страсти.
СМЕРТЬ АБЕЛЯ МАРТИНА
Перевод А. Гелескула
Он решил, но видя света,
что господь отводит взгляд,
и подумал: «Песня спета.
Что дано, взято назад».
Хуан де Майрена. «Эпиграммы»I
Последние стрижи над колокольнейна небе, по-вечернему глубоком.Ребячий гомон у ограды школьной.В углу своем Абель, забытый богом.
Потемки, пыль и темная террасаи крики, полосующие плетью,в канун его двенадцатого часана рубеже пятидесятилетья!
—
О, полнота души и скудость духанад гаснущим камином,где слабый жар потрескивает сухои отсветом костра сторожевогостекает по морщинам!
—
Сказал он: — Безысходен путь живого.О, дали, дали! Скрасит бездорожьеодна звезда в зените.Кто до нее дотянется? И все же —кто без нее решится на отплытье?Далекий флагман! Даль даруя взглядуи сердцу — полноту исчезновенья,ты придаешь целительному ядувкус нежности, священное забвенье.Великое Ничто, твоей загадкилишь человек касается как равный.Снотворный ключ, губительный, но сладкий,божественная тень руки державной!Предвечный свет — немеркнущий и зрячий —увижу, нет ли, выйдя к перепутью,но заглуши галдеж этот ребячийнебытием, Господь, — своею сутью!
II
Встал ангел перед ним. Мартин поспешнодал несколько монет — нашлись на счастье.По долгу милосердия? Конечно.Пугаясь вымогательства? Отчасти.А сердце одиночеством терзалось,какого не изведал он доныне.Господь не видит — так ему казалось,и брел он по немой своей пустыне.
III
И увидал тень музы нелюдимой,своей судьбы, не тронутой любовью, —вошла навеки чуждой и любимойи, траурная, встала к изголовью.Сказал Абель: — Отшельница ночная,чтоб увидать тебя без покрывала,дожил я до зари. Теперь я знаю,что ты не та, какой мне представала.Но прежде чем уйти и не вернуться,благодарю за все, что отшумело,и за надменный холод… — Улыбнутьсяхотела ему смерть — и не сумела.
IV
Я жил, я спал, я видел сны и дажетворил, — подумал он, теряя зренье.В тумане снов стоящему на стражеснови́денье дороже сновиденья.Но к одному итогуприходят и сновидец и дозорный,и кто торит дорогуи кто спешит по торной,и если все подобно сновиденью,то лишь Ничто — господнее творенье,закрытых век отброшенное теньюна вечный свет божественного зренья.
V
И за тоской нахлынула усталость.Иссохшею гортаньюон ощутил, как ядом пропиталосьотравленное время ожиданья.Цевница смерти!Слабою рукоюон тела онемелого коснулся.Кровь забытья, безволие покоя!А тот, кому все видно, — отвернулся?Воззри, Господь!Дни жизни с ее снами,воскресшие во мраке,на мягком воске стыли письменами.И новый день растопит эти знаки?Зажегся на балконерассветный луч безоблачного лета.Абель поднял молящие ладони.Слепой, просил он светаи наугад тянулся к нему телом.Потом — уже безмолвный —поднес бокал к губам похолоделым,глубокой тьмой — такой глубокой! — полный.
ИНЫЕ ВРЕМЕНА
