Но вообще Лозинский задерживался ОГПУ ещё в 1921-м по делу Гумилёва. Находился две недели под арестом. В 1932 был арестован и осуждён на три года лишения свободы условно. Реабилитирован по этому делу только в 1989 году.
Лозинский – основатель советской школы поэтического перевода, тяготел к переводам поэзии крупной формы, драматургии, прозы. Он перевёл Шекспира, Шеридана, Корнеля, Мольера, Лопе де Вега, Сервантеса, Мериме. Переводил восточных поэтов: Николаза Бараташвили, Фирдоуси, Саят-Нова.
За перевод «Божественной комедии» Данте отмечен в 1946-м сталинской премией 1 степени.
В 1986 году в журнале «Литературное обозрение» (№ 7) опубликована переписка Лозинского с Блоком.
Умер Михаил Леонидович 31 января 1955 года (родился 21 июня 1886-го).
* * *
Как поэт Константин Михайлович Гусев (родился 31 января 1916 года) начал печататься до войны в альманахе «Литературный Воронеж». В 1949 году был назначен ответственным секретарём и редактором воронежской областной газеты «Коммуна». В 1951 году его переводят в Москву в редакцию газеты «Правда».
Был он активистом движения эсперантистов в СССР. Участвовал в международных эсперанто-конгрессах. Одним из первых начал переводить стихи испанца Гарсиа Лорки. Это на русский. А стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина, Пастернака, Маяковского переводил на эсперанто.
Многие его стихи посвящены землякам-воронежцам. О них написаны книги «Стихи» (1946), «Город дружбы» (1961). Посмертно (он умер 9 ноября 1980 года) издана книга его стихов «Шаг времени» (1985).
К сожалению, в Интернете нет стихов Константина Гусева. Нашёл только его дружеское послание:
Тот день приметен, будто веха,Средь буден громких и пустых,Когда в редакцию из цехаВы притащили первый стих.И в нём была всему основа,Всему, чем так вы хороши;И жар точенья скоростного,И божья искорка души.Поэтому тот день, как мета,И сердцу близок, хоть далёк:источником добра и светаМне стал Ваш тёплый камелёк.
Увы, совершенно не похоже, что имеешь дело с профессиональным поэтом. Такие стихи часто дарят на день рождения и непрофессионалы.
* * *
С Николаем Константиновичем Доризо мне пришлось однажды объясняться весьма нелицеприятно.
Дело в том, что он, не довольствуясь своей заслуженной славой поэта-песенника, писал огромные поэмы, даже стихотворные пьесы и много никуда не годных стихотворений.
Так бывает в литературе. Тексты для песен не требуют самовыражения. Они вполне могут быть банальными, самоназидательными, назидательными другим. Например: «Эх, рано он завёл семью – / Печальная история. / Я от себя любовь таю, / А от него тем более». Как самостоятельные стихи, строки не выдерживают критики: уж если таишь любовь от себя, то зачем об этом оповещать других! Но к тексту обратился композитор Кирилл Молчанов, и получилась великолепная, ставшая сразу популярной песня.
Но Доризо, повторяю, не хотел, очевидно, быть только поэтом-песенником. А необходимым для поэта искусством самовыражения не обладал. Тем не менее, то в «Октябре», то в «Москве», то в «Молодой гвардии», то в журнале «Дон» печатались его большие подборки.
Я, собирая материал для статьи об амикошонстве современных поэтов с Пушкиным, вдруг наткнулся на удивительные по своей глупости строчки Доризо: «Нет, жив Дантес. Он жив опасно. / Жив до сегодняшнего для. / Ежеминутно, ежечасно / Он может выстрелить в меня».
То есть, хотел или нет этого, но Доризо уподобил себя Пушкину, о чём я и написал в статье.
Её прочитал Саша Иванов, взял у меня эту цитату и, как это он обычно делает, обыграл её, высмеивая.
Озлобленный Доризо пришёл ко мне в газету.
– С чего вы решили, что я уподобляю себя Пушкину?
– С того, что Дантес стрелял в Пушкина, и ни в кого другого.
– Но я же высказываю предположение!
– Не высказываете! Вы прямо пишете, что Дантес, который у вас живее всех живых, жив. И это опасно, потому что он может выстрелить в вас.
– А он не может?
– Тот Дантес, который стрелял в Пушкина, конечно, не может. Его давно уже нет на свете. Да и живи вы в то время, вы убеждены, что Дантес захотел бы с вами познакомиться?
– Дорогой мой! Вы понимаете, что это поэзия с её метафорами, гиперболами, с её не обязательно реалистическими образами!
– Понимаю! И образ оказался у вас как раз реалистический: стрелявший в Пушкина Дантес жив. И это опасно, потому что он может выстрелить в вас.
– Ну, и что в этом плохого?
– А то и плохо, что вы себе в убийцу выбрали убийцу Пушкина.
– Нет, – кипел от злости Доризо, – я так это дело не оставлю.
Потом мне наш редактор отдела литературы Чапчахов, земляк Доризо, хорошо его знавший ещё по Ростову-на-Дону, рассказывал, как требовал от него Николай Константинович разрешить ответить мне у нас в газете, как вместе они ходили к нашему куратору заму главного Кривицкому, и тот решительно сказал, что печатать материал Доризо по этому поводу газета не будет. А здесь подоспела и пародия Иванова.
Возможно, что Доризо, умерший 31 января 2011 года (родился 22 октября 1923-го), решил, что против него составился заговор. А, может, кто-то из друзей объяснил ему, в чём тут дело. Думаю, что не с нашим с ним спором связано вот это его четверостишие:
Хвали меня как можно реже, —Не то забудешь свой престижИ не себе, конечно, мне же, —Мне завтра это не простишь.
Тоже нужно поломать голову, чтобы понять, чего он здесь хочет! Ну да Бог с ним.
* * *
Жизнь Семёна Яковлевича Надсона была и счастливой и несчастной.
Счастливой – потому что он рано начал печататься со стихами, а главное – к нему рано пришёл успех: он быстро становится любимцем молодёжи.
Несчастной – потому что он рано заболел: кончил курс военной гимназии, поступил в Павловское военное училище, простудился, и врачи констатировали начало чахотки. Тем не менее Надсон окончил и училище и был выпущен подпоручиком в Каспийский полк, стоявший в Кронштадте.
Летом в 1883 года Надсон слёг в постель: на ноге открылась туберкулёзная фистула, явление часто сопровождающее туберкулёз лёгких.
Всю зиму Надсон добивался освобождения от военной службы. Добившись наконец – получил место секретаря в редакции «Недели».
К тому времени он стал уже известным поэтом. Но через несколько недель болезнь приняла такой оборот, что Литфонд выделил 500 рублей, чтобы отправить Надсона сперва в Висбаден, а потом в Ниццу. Как вспоминала сопровождавшая его за границу М. Ватсон: «Несколько недель перед его отъездом за границу комнатка больного буквально осаждалась многочисленными посетителями, желавшими выразить ему своё участие и симпатию. Кроме литературной молодёжи и дам, здесь можно было встретить и самых почтенных деятелей печати».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
