Пока еще мне не удалось понять и разобраться, чем же конкретно бирема "Весенняя Ласточка" занимается. Но высокий рост позволял мне наблюдать за тем, что происходит на верхней палубе биремы. Когда мы с соседом не работали веслом и у нас появлялось свободное время, то каждый из нас начинал заниматься своим делом. Сосед становился к борту биремы и бесконечно долго всматривался в морские волны, а я разворачивался лицом в противоположную от моря сторону и наблюдал за тем, что происходит на верхней палубе биремы. Наличие рабского ошейника и тупая невыразительность моего лица, заставляли матросов экипажа предполагать, что мы с соседом по каморке друг друга не переносим, как это происходило и в других каморках, вот и разделились интересами, каждый из нас смотрит в свою сторону, чтобы не видеть соседа. Поэтому они не обращали внимания на мое лицо, глупо таращившее глаза на все, что происходило на палубе биремы "Весенняя Ласточка". Один только шкипер, все и всегда вовремя примечавший, что происходит на его биреме и который, по всей видимости, запомнивший мое лицо из-за этой порки, каждый раз, проходя мимо моей каморки и видя мое лицо, говорил:
- Что опять зыркаешь по сторонам, недобиток чертов! Убери рожу и никогда не высовывай ее ко мне под ноги. Так и хочется, ботинком съездить по твои гляделкам.
Но я оставался равнодушным к этим его словам и не сгибался и не убирал своего лица. Что может понять раб из слов другого человека, когда рабский ошейник лишил его право думать и размышлять. Шкипер чертыхался еще раз и проходил мимо меня, он прекрасно знал, как работает ошейник и не предполагал от меня другого отношения к его словам. Мне, иногда казалось, что этот старый пройдоха шкипер все-таки подозревает меня в том, что я не такой раб, как другие рабы на биреме. Рана на моей спине зажила слишком быстро для нормального человека, вот он, на всякий случай, и проверяет мою реакцию на его слова, а вдруг проколюсь и отреагирую, чем черт не шутит. Но первым прокололся сам шкипер, а не я. В тот день дела у шкипера, по-видимому, шли не лучшим образом и мужик был сильно раздражен, ему нужен был повод, на ком-то сорвать свою злость. Когда он снова увидел меня, то решил, по крайней мере, выговориться:
- Опять отовсюду видна твоя немытая рожа, подонок! - Громко орал старый шкипер, а за его спиной один за другим прошмыгивали матросы, всеми силами стараясь, чтобы не попасть ему на глаза. - Спрячь башку, нагнись и сиди до скончания веков в этом положении, постарайся больше никогда не попадаться мне на глаза. Тогда я быстрее забуду, что это ты убил Чистена, неплохого матроса и парня. А то, куда не повернешь головы, везде твоя рожа видна, а злость при виде ее так и будоражит мое сердце. Когда-нибудь злость возьмет вверх над разумом и тогда тебе, раб, не поможет твой хозяин и мой господин, тебе придется раз и навсегда закрыть эти глупые буркалы. - Шкипер проорал эти слова, будучи совершенно уверен в том, что я бессловесная скотина, а не человек, и ни слова не пойму из его бормотания под нос.
В этот момент шкипер заставил меня вспомнить слова Дейла о моей неспособности пользоваться языком при общении с людьми, а полагаться обмен мыслями. Судовой кузнец на практике мне продемонстрировал, как это могло бы осуществляться, поэтому в самый разгар шкиперского высказывания попытался пролезть ему в голову. Но все мои попытки натыкались на непонятную преграду, которая чистым и ясным языком мне говорила, что я не вправе и не имею права доступа к информации, собранной и находящейся в данном хранилище. Я только удивился этим словам и оставил шкипер в покое, а тот схватился за голову и глазами бешеной собаки уставился на меня. Прекратил ругань и, пошатываясь, отправился в свою нору, где проводил ночи.
ххх
До момента попадания рабом на "Весеннюю Ласточку" мне никогда не приходилось бывать или плавать на морских или речных судах, самое большое в этой связи, что случалось в моей жизни, так это было катание на катерах по городской реке. Пользуясь памятью земного жителя, "Весенняя Ласточка" напоминала древнегреческую или древнеримскую военную галеру или, вернее, бирему - морское судно способное плавать под парусами или под веслами, оно было около сорока пяти метров в длину и восьми метров в ширину с двумя мачтами, по бортам судна располагались два яруса весел. На каждое весло приходилось по два гребца, каждое весло весило около восьмидесяти килограмм. Вдоль борта проходил первый верхний ярус гребцов, в котором веслами работали двадцать четыре раба, каждая пара была отделена от других пар деревянными стенками. Высота этого закутка для двух гребцов, который я назвал каморкой без крыши, была равна моему росту, если бирема находилась в спокойном положении и я стоял лицом к верхней палубе, то мои глаза сантиметров на десять были выше настила этого палубы. Что в свою очередь и вызывало известные нарекания со стороны шкипера биремы, который терпеть не мог видеть мое лицо над палубой. Нижний ярус гребцов, который также насчитывал по два раба на двенадцать весел, работали в более худшем, чем мы положении. Хотя они и имели крышу над головой и их не заплескивали морские волны или дожди, но работать им приходилось сидя в полусогнутом положении. Из-за такой работы эти рабы-гребцы имели большие проблемы с болезнями ног и непропорционального развития мускулатуры. Весла гребцов первого яруса опускались в море через уключины планшира борта биремы. Весла же гребцов второго яруса выходили в море через специальные люки с кожаными манжетами, не позволяющими морской воде проникать в трюм судна даже в сильнейший шторм.
"Весенняя Ласточка" была крепко сбитым, но быстроходным судном, стремительной и весьма грациозной в движении. При попутном ветре с двумя поднятыми парусами, она делала двадцать пять узлов в час, очень большая скорость по тем временам. Когда же бирема шла под веслами, то ее скорость равнялась двенадцати-тринадцати узлам. Иногда она казалась мне одушевленным существом, слушалась малейшего приказания шкипера и действий палубной команды, умела мгновенно замирать на месте и стремительно уноситься вперед только по движению брови шкипера. Даже в сильнейший шторм, бирема "Весенняя Ласточка", не вступая в прямую борьбу с волнами и ветром, отлично слушалась штурвала, не трещала шпангоутами и не скрипела форштевнем, а сливалась с мощью шторма и становилась его неотъемлемой частью. Она то взлетала на вершину волны, то опускалась в глубины, провалы между валов с тем, чтобы вновь и вновь взлетать на вершину пенящегося морского вала. Бирема была полна жизни и не отказывалась делиться своими частичками со всеми, кто составлял ее экипаж и, в частности, с нами - рабами гребцами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
