Так Хетти вынула из коленкорового чехла маленькую английскую библию с таким благоговением, с каким католик мог бы прикоснуться к частице мощей. Пока она медленно раскрывала книгу, угрюмые вожди, не сводя глаз, следили за каждым ее движением. Когда они увидели маленький томик, у двух или трех вырвалось тихое восклицание. Хетти с торжеством протянула им библию, как бы ожидая, что один вид ее должен произвести чудо.
Затем, видимо нисколько не удивленная и не обиженная равнодушием большинства индейцев, она с живостью обратилась к делаварке:
— Вот эта святая книга, Уа-та-Уа. Эти слова и строчки, эти стихи и главы — все исходит от самого бога.
— А почему Великий Дух не дал этой книге индейцам? — спросила Уа-та-Уа с прямотой неискушенного ума.
— Почему? — ответила Хетти, несколько сбитая с толку этим неожиданным вопросом. — Как — почему? Да ведь ты знаешь, что индейцы не умеют читать.
Делаварку, может быть, и не удовлетворило это объяснение, но она не сочла нужным настаивать на своем. Она терпеливо сидела, ожидая дальнейших доводов бледнолицей энтузиастки.
— Ты можешь сказать вождям, что в этой книге людям ведено прощать врагов, обращаться с ними как с братьями, никогда не причинять вреда ближним, особенно из мести или по внушениям злобы. Как ты думаешь, можешь ли ты перевести это так, чтобы они поняли?
— Перевести могу, но понять им будет трудно.
Тут Уа-та-Уа, как умела, перевела слова Хетти насторожившимся индейцам, которые отнеслись к этому с таким же удивлением, с каким современный американец услышал бы, что великий властитель всех человеческих дел — общественное мнение — может заблуждаться. Однако два-три индейца, уже встречавшиеся с миссионерами, шепнули несколько слов своим товарищам, и вся группа приготовилась внимательно слушать дальнейшие пояснения. Прежде чем продолжать, Хетти серьезно спросила у делаварки, понятны ли вождям ее слова, и, получив уклончивый ответ, была вынуждена им удовольствоваться.
— А теперь я прочитаю воинам несколько стихов, которые им следует знать, — продолжала девушка еще более торжественно и серьезно, чем в начале своей речи. — И пусть они помнят, что это собственные слова Великого Духа. Во-первых, он заповедал всем: "Люби ближнего, как самого себя". Переведи им это, милая Уа-та-Уа.
— Индеец не считает белого человека своим ближним, — ответила делаварская девушка гораздо более решительно, чем прежде, — для ирокеза ближний — это ирокез, для могиканина-могиканин, для бледнолицего — бледнолицый. Не стоит говорить об этом вождю.
— Ты забываешь, Уа-та-Уа, что это собственные слова Великого Духа, и вожди обязаны повиноваться им так же, как все прочие люди. А вот и другая заповедь: "Если кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему левую". — Что это значит? — торопливо переспросила Уа-та-Уа.
Хетти объяснила, что эта заповедь повелевает не гневаться за обиду, повелевает быть готовым вынести новые насилия со стороны оскорбителя.
— А вот и еще, Уа-та-Уа, — прибавила она, — "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим вас, молитесь за тех, кто презирает и преследует вас".
Сильное возбуждение охватило Хетти: глаза ее заблестели, щеки зарумянились, и голос, обычно такой тихий и певучий, стал сильнее и выразительнее. Уже давно мать научила ее читать библию, и теперь она перелистывала страницы с изумительным проворством. Делаварка не могла бы перевести и половины того, что Хетти говорила в своем благочестивом азарте. Удивление сковало язык Уа-та-Уа так же, как и вождям, и юная энтузиастка совсем обессилела от волнения, прежде чем переводчица успела пробормотать хотя бы слово. Но затем делаварка вкратце перевела главную сущность сказанного, ограничившись, впрочем, тем, что всего больше поразило се собственное воображение.
Вряд ли нужно объяснять здесь читателю, какое впечатление могло произвести все это на индейских воинов, которые считали своим главным нравственным долгом никогда не забывать благодеяний и никогда не прощать обид. К счастью, зная уже о слабоумии Хетти, гуроны ожидали от нее какого-нибудь чудачества, и все, что в ее словах показалось им нелепым и несвязным, они объяснили тем обстоятельством, что девушка одарена умом совсем иного склада, чем другие люди. Все же здесь присутствовали два или три старика, которые уже слышали нечто подобное от миссионеров и готовы были обсудить на досуге вопрос, казавшийся им таким занятным.
— Так, значит, это и есть Добрая Книга бледнолицых? — спросил один из вождей, взяв томик из рук Хетти, которая с испугом глядела на него, в то время как он перелистывал страницы. — Это закон, по которому живут мои белые братья?
Уа-та-Уа, к которой, по-видимому, был обращен этот вопрос, ответила утвердительно, добавив, что канадские французы уважают эту книгу, так же как и ингизы.
— Передай моей юной сестре, — произнес гурон, глядя на Уа-та-Уа, — что сейчас я открою рот и скажу несколько слов.
— Пусть ирокезский вождь говорит — моя бледнолицая подруга слушает, — ответила делаварка.
— Я рада слышать это! — воскликнула Хетти. — Бог смягчил его сердце, и теперь он отпустит отца и Непоседу.
— Так, значит, это закон бледнолицых? — продолжал вождь. — Этот закон приказывает человеку делать добро всем обижающим его. И когда брат просит ружье, закон приказывает отдать также и пороховницу? Таков ли закон бледнолицых?
— Нет, совсем не таков, — ответила Хетти серьезно, когда ей перевели эти слова. — Во всей книге нет ни слова о ружьях; порох и пули неугодны Великому Духу.
— Тогда почему же бледнолицые пользуются и тем и другим? Если им приказано отдавать вдвое против того, что у них просят, почему они берут вдвое с бедного индейца, который не просит ничего? Они приходят со стороны солнечного восхода со своей книгой в руках и учат краснокожего читать ее. Но почему сами они забывают о том, что говорит эта книга? Когда индеец отдает им все, что имеет, им и этого мало. Они обещают золото за скальпы наших женщин и детей, хотя называют нас зверями за то, что мы снимаем скальпы с воинов, павших на войне. Мое имя Райвенок — "Расщепленный Дуб".
Когда эти страшные вопросы были переведены Хетти, она совсем растерялась. Люди гораздо более искушенные, чем эта бедная девушка, не раз становились в тупик перед подобными возражениями, и нечего удивляться, что при всей своей искренности и убежденности она не знала, что ответить.
— Ну что я ему скажу? — пролепетала она умоляюще. — Я знаю, что все прочитанное мной в этой книге — правда, и, однако, этому нельзя верить, если судить по действиям тех людей, которым была дана книга.
