Мой клиент — известный баскский политик, националист, который приехал сюда якобы для того, чтобы посмотреть, как работает шотландский парламент. Мне сказали, что на нем будет синий костюм. В баре сидят двое мужчин в синих костюмах, и оба они смотрят на меня. У первого — седые волосы и хороший загар, у второго — темные волосы и кожа с оливковым оттенком. Я очень надеюсь, что это темноволосый, тот, который помоложе, но скорее всего все будет с точностью до наоборот.
Потом, совершенно неожиданно, кто-то кладет ладонь мне на плечо. Я оборачиваюсь и вижу совершенно типичного, стереотипного, я бы даже сказала, испанца в синем костюме, точнее, не в синем, а темно-голубом. Под цвет глаз. Ему уже за пятьдесят, но сохранился он очень даже неплохо.
— Вы Никки? — с надеждой спрашивает он.
— Да, — отвечаю я, и он целует меня в обе щеки. — А вы, наверное, Севериано?
— У нас есть один общий знакомый, — улыбается он, демонстрируя ряд безупречных искусственных зубов.
— А как же его зовут, нашего общего знакомого? У меня такое ощущение, что я снимаюсь в очередной серии Бондианы.
— Джи-им, вы знаете Джи-има…
— Ах да, Джим.
Я боялась, что он сразу потащит меня наверх, но он заказывает напитки и говорит мне, вроде как по секрету:
— Вы очень красивая. Прекрасная шотландская девушка…
— На самом деле я англичанка, — говорю я ему.
— Да? — Он явно разочарован.
Ну разумеется, он же баск. И если он ищет девочку для ебли, это должна быть политкорректная ебля. В общем, я быстренько исправляюсь:
— Хотя во мне есть и ирландские, и шотландские корни.
— Да, в вас чувствуется кельтская кровь, — убежденно говорит он. Ага, примерно столько же, сколько в какой-нибудь Мисс Аргентине. Мы разговариваем, допиваем то, что осталось в бокалах, выходим на улицу, где нас уже ждет такси, и едем на другую сторону Нового Города, в место примерно в пятнадцати минутах ходьбы, а если на моих каблуках, то, может быть, двадцать. Я приторно улыбаюсь и изо всех сил пытаюсь удержаться от язвительных комментариев.
— Прекрасная Ни-икки, такая прекрасная… Следующий пункт нашей программы: ужин в ресторане. Я для начала беру ассорти из морепродуктов, которое включает в себя кальмаров, крабов, омара и креветки, к ассорти подают какой-то невообразимый лимонный соус. Основным блюдом был запеченный барашек а-ля nouvelle cuisine, со шпинатом и овощами, на десерт я взяла апельсины в карамели с мороженым. Все это запивается бутылкой «Дом Периньон», тяжеловатым шардоне с фруктовым вкусом и двумя большими бокалами бренди. Я извиняюсь и удаляюсь в сортир, где выблевываю весь ужин, потом чищу зубы, глотаю молочко магнезии и полощу рот листерином. Ужин был просто великолепный, но я никогда не ем после семи. Потом Севериано вызывает такси, и мы едем обратно в отель.
Я немного нервничаю, тем более что, когда мы поднялись в номер, спиртное порядком двинуло мне в голову, поэтому я включила телевизор, где шли новости или какой-то документальный фильм про голодающих африканских детей. Севериано достает шампанское из ведерка со льдом и разливает его по двум бокалам. Он снимает туфли и ложится на кровать, откидывается на взбитые подушки и улыбается мне: нечто среднее между застенчивой улыбкой маленького мальчика и порочной ухмылкой старого извращенца.
— Сядь рядом со мной, Ни-икки, — говорит он и хлопает по кровати.
На какую-то долю секунды мне очень хочется отказаться, но потом снова включается деловой режим.
— Я делаю только массаж и прочие расслабляющие упражнения.
Он печально смотрит на меня. Кажется, еще чуть-чуть — и он пустит слезу.
— Ну, если так должно быть, значит, так должно быть, — говорит он и начинает расстегивать ширинку. Его член выскакивает наружу, как веселый щенок. А что обычно делают с веселыми щенками?
Я начинаю его поглаживать, но тут возникает старая проблема, я просто не очень хорошо умею дрочить мужикам. Я пожираю его глазами, я обволакиваю его своей страстью. Его горящие глаза — полная противоположность ледяным глазам Саймона, в его глазах лед, который, как говорится в рекламе, мне очень хочется растопить, и я уже чувствую, что от методичных движений у меня устала рука, и вообще весь процесс меня совершенно не заводит. Наоборот, мне становится скучно. Это чувство передается ему, и он выглядит разочарованным, расстроенным и даже слегка раздраженным. Но мне нравится, как головка его члена пробивается наружу сквозь невообразимо длинную крайнюю плоть, поэтому я решаю не отказывать себе в маленьком удовольствии. Я смотрю на него, облизываю губы и говорю:
— Обычно я этим не занимаюсь, но… Баск счастлив до поросячьего визга:
— О Ни-икки… Ни-икки, детка…
Я быстренько назначаю хорошую цену, воспользовавшись своим умением торговаться, и беру у него в рот, предварительно убедившись, что во рту у меня скопилось достаточно слюны, которая поможет смягчить процесс. У него действительно очень большая крайняя плоть, так что поначалу мне кажется, что член у него грязный, и с этим придется смириться. Однако при непосредственном контакте оказывается, что у его члена свежий и острый вкус, он чем-то напоминает испанский лук, хотя это могут быть просто мои этноцентричные ассоциации. Может быть, я хреново дрочу, но в том, что касается минетов, у меня все хорошо: я и в детстве все время тянула все в рот — так называемый оральный тип.
Я понимаю, что он собирается кончить, поэтому быстренько достаю его член изо рта, а он стонет, умоляет и ноет, но я не собираюсь глотать его сперму. Он весь на взводе, и когда он хватает меня, мне становится по-настоящему страшно, что сейчас меня изнасилуют и мне придется вспоминать все приемы самообороны. Но потом я понимаю, что он хочет просто потереться об меня, как собака, он горячо дышит мне в ухо и исступленно шепчет что-то по-испански, а потом кончает мне на платье.
Разумеется, это было не изнасилование, но мы на такое не договаривались, и я чувствую себя оскорбленной. Разозлившись, я отталкиваю его от себя, и он залазит обратно на кровать, его мучает раскаяние, он беспрестанно извиняется:
— О Никки, мне так стыдно… пожалуйста, прости меня… — и он тянется к своему пиджаку и достает деньги, чтобы как-то загладить свой промах, а я иду в ванную с зеркальными стенами, нахожу полотенце, смачиваю его водой и вытираю с платья его кончину.
После этого эпизода он снова становится лапочкой и продолжает извиняться, я успокаиваюсь, и мы допиваем вино. Похоже, я явно переборщила с выпивкой, и он спрашивает меня, можно ли сделать несколько снимков полароидом, я при этом должна быть в лифчике и трусиках. Я начинаю очередной прогон про то, как нелегко живется бедным студентам, и он достает еще денег. Я снимаю платье и сушу мокрое пятно встроенным феном, а он готовит камеру.
Он показывает мне, как надо позировать, а когда он делает пару снимков, я тихо радуюсь, что надела поддерживающий бюстгальтер. Я замечаю, что на первой фотографии выгляжу какой-то уж чересчур жестокой и угрюмой, поэтому для второго снимка использую улыбочку в стиле «Скажите секс». Я беспокоюсь о том, как будут выглядеть на фотографиях мои костлявые коленки, и почему-то заморачиваюсь на мысли, что у меня появляется животик. Отступив перед его непомерным восторгом и своей зарождающейся паранойей, я устраиваю настоящее шоу, демонстрируя некоторые гимнастические трюки. И это оказывается большой ошибкой, потому что Севериано снова заводится, сползает с кровати и пытается меня поцеловать. Я почти обнажена, уязвима и поэтому начинаю всерьез беспокоиться. Отстранившись от него, я поднимаю руку и устремляю на него ледяной взор, что, похоже, слегка остужает его пыл.
— Прости меня, Никки, — скулит он. — Я просто сви-инья…
Я влезаю в платье, убираю деньги в сумочку и мило, хотя и прохладно, прощаюсь, после чего ухожу.
Я иду по коридору к лифтам, переживая безумную смесь брезгливости и эйфории, похоже, эти эмоции соперничают за право главенства у меня в душе. Я намеренно заставляю себя думать о деньгах и о том, какой халявной была работа, и эти мысли помогают мне более-менее прийти в себя.
Приходит лифт, внутри стоит молоденький портье с плохой кожей и тележкой, заваленной багажом. Он коротко мне кивает, и я вхожу в лифт, попутно заметив красную сыпь у мальчика на подбородке. Но это не просто подростковые прыщи, потому что эта самая сыпь присутствует лишь на одной стороне лица. Судя по всему, он недавно подрался или просто нажрался в хлам и расцарапал лицо об стену или о тротуар. Все время, пока мы спускаемся, он смотрит на меня с виноватой улыбкой, а я пытаюсь выдать ему в ответ что-то похожее. Двери лифта с щелчком открываются, и я выхожу, в голове у меня по-прежнему — полный бардак. Хочется лишь одного: как можно быстрее убраться из этого отеля, скрыться с места преступления, так сказать.
В общем, я иду к выходу, уже подхожу к стеклянным дверям, тротуар снаружи блестит от дождя и уличных огней. И тут дверь внезапно открывается, и то, что я вижу, вгоняет меня в настоящий ступор. В отель заходит мой преподаватель МакКлаймонт и идет прямо ко мне, и его лицо расплывается в Улыбке.
