Деятельность Кенесары стала привлекать внимание историков уже вскоре после его смерти (он погиб в 1847 г., а первые исследования, посвященные его жизни и деятельности, появились уже в начале 1870-х годов) и имеет на сегодня достаточно обширную историографию. В течение длительного времени его движение рассматривалось (и рассматривается в современном Казахстане) именно как национально-освободительная борьба казахского народа против российского имперского владычества. Рассмотрим, однако, насколько справедливо подобное мнение.
На наш взгляд, в действиях Кенесары наиболее отчетливо проявилось стремление восстановить упраздненные политико-правовые институты Казахского ханства, причем, хотя сам он провозглашал намерение возродить ханство своего деда Аблая, во многих его действиях усматривается также и подражание политико-правовым традициям еще Золотой Орды. Так, он стал издавать собственные указы-ярлыки и восстановил ханскую систему налогов и повинностей. В его аппарате появились специальные институты, занимавшиеся финансовыми и международными вопросами – в чем нельзя не увидеть аналога золотоордынских диванов.
Безусловно, не следует видеть в деятельности Кенесары Касымова последовательную идейную политику возрождения традиционных институтов казахской государственности и права. В первую очередь этот властный и честолюбивый потомок Чингис-хана старался реализовать собственные амбиции и поэтому приобрел власть путем вооруженной борьбы, раз не смог добиться ее мирным путем на основании договоренности с представителями имперских властей.[142] Борьба за возрождение прежних институтов власти и права явилась для Кенесары всего лишь удачным поводом для вовлечения в свое движение широких общественных масс из представителей разных слоев казахского общества – с целью провозгласить себя (впервые после своего деда Аблая, умершего в 1781 г.) верховным ханом всех казахов, а не только какого-то родоплеменного подразделения или жуза [Центральная Азия, 2008, с. 55]. Поначалу он, стремясь привлечь больше сторонников, отменил часть сборов и повинностей, в результате чего даже некоторые роды, формально продолжавшие признавать российское подданство, фактически стали поддерживать Кенесары, выплачивая ему зякет [Абдилдабекова, 2009, с. 140; Кенесарин, 1992, с. 19].
Стремясь подчинить себе и родичей-султанов, и родоплеменных предводителей, Кенесары активно проводил политику сдержек и противовесов. Чтобы обеспечить зависимость от себя султанов-Чингисидов, хан лишил крупных феодалов права собирать налоги самостоятельно: теперь это делали ханские чиновники, после чего собранное распределялось между ханскими родственниками [Бекмаханов, 1992, с. 291]. Это также заставляет провести параллель в действиях Кенесары с политикой наиболее могущественных золотоордынских ханов. Чтобы ослабить влияние племенных предводителей и биев, хан, напротив, упразднил совет старейшин, заменив его ханским советом, а себя к тому же провозгласил и верховным судьей в государстве [Там же, с. 285–286, 311–312]. Неудивительно, что многие казахские султаны, недовольные политикой Кенесары, выступили против него, и их своеобразным кредо стала защита российских имперских интересов в Казахстане, тогда как кредо самого Кенесары являлось восстановление независимого государства, основанного на политико-правовых принципах, действовавших в прежнем Казахском ханстве. По сути, участие российских войск в действиях против Кенесары было минимальным, в основном против него выступали его же родичи-султаны, так что в какой-то степени события 1836–1846 гг. в Казахстане можно рассматривать и как междоусобную борьбу различных ветвей рода местных потомков Чингис-хана.
Как видим, движение Кенесары Касымова имело достаточно сложный характер, сочетая черты как реваншистского (стремление возродить уже давно упраздненные административные и правовые традиции, уходящие корнями в золотоордынские времена), так и национально-освободительного (борьба с имперскими властями в Казахстане) движения [Там же, с. 280–285]. Кенесары, чье избрание в ханы состоялось в полном соответствии с чингисидскими правовыми традициями, в глазах российских властей был узурпатором вдвойне: и как не утвержденный имперской администрацией, и как посмевший провозгласить себя ханом уже после того, как институт ханской власти в Казахстане был отменен. Соответственно, против него выступили как русские войска, так и лояльные к имперской власти султаны-Чингисиды, подписавшие официальное обращение к российским властям, что считают Кенесары мятежником [Валиханов, 2004, с. 166]. Однако в глазах своих приверженцев Кенесары оставался законным монархом, что позволило ему сохранять титул и оказывать сопротивление превосходящим сила противника в течение шести лет, а затем, после поражения и гибели, казахи оплакивали его как последнюю надежду на счастливую жизнь (см., напр.: [Нестеров, 1900]). Тот факт, что его поддержали представители разных жузов, родов и племен, равно как и его апелляция к чингисидским политико-правовым традициям как к старинным казахским обычаям, позволяет утверждать, что он использовал национальный фактор как средство для достижения ханской власти.
Киргизский хан Ормон – узурпатор или вождь освободительного движения? Уникальность возведения влиятельного киргизского манапа племени сары-багыш Ормона Ниязбек уулу (Урмана Ниязбекова) в ханы киргизов в 1842 г. состоит в том, что прежде институт ханской власти среди киргизов не существовал: они находились в подчинении чагатайских ханов, затем – джунгарских или казахских монархов, а в XIX в. – кокандских ханов. Все эти правители, как правило, назначали наместников из числа самих киргизов, которым жаловали титулы в соответствии с собственной иерархией. Так, сам Ормон в свое время был пожалован высоким кокандским званием парвоначи [Токтоналиев, 2002, с. 4]. Чингисидов среди киргизов (в отличие от казахов или узбеков) никогда не было, и они выделяли в качестве «белой кости» потомков неких родоначальников киргизского народа [Джамгерчинов, 1950, с. 178].
Тем не менее в 1842 г. (а по некоторым сведениям даже в 1831 г.) Ормон был торжественно возведен в ханы, и его власть была признана рядом киргизских родов. Сама церемония интронизации (поднятие на белом войлоке) и последующие действия новоизбранного хана свидетельствовали о заимствовании традиций из опыта чингисидских государств. Хан издавал указы (в русской традиции – «декреты», по-видимому, имелись в виду ханские ярлыки), создал ханский совет, исполнявший также и судебные полномочия [Абрамзон, 2002, с. 23; Омурбеков, 2007, с. 228–230]. Таким образом, киргизский хан, по крайней мере формально, видел себя в какой-то степени преемником ханской власти Чингисидов, на которую в силу своего происхождения, а также отсутствия традиций этого института в Киргизии, прав не имел.
Международного признания в качестве хана Ормон так и не получил. Например, русские власти в 1850-е годы писали ему как «почтеннейшему манапу» [Перемышльский, 2002, с. 79]. Кроме того, сам Ормон вел переговоры с российскими властями о вступлении киргизов в подданство Российской империи, т. е., по-видимому, не рассматривал себя как суверенного правителя.
Любопытно отметить, что Ормон, кажется, даже после своего возведения в ханы не вступал в прямую конфронтацию с Кокандом. Так, ок. 1847 г. он по поручению кокандского сановника Лашкара-кушбеги вместе с другим предводителем племени сары-багыш Убайдаллахом разгромил маньчжурский отряд, вторгшийся в киргизские земли. Впрочем, поскольку этот факт известен из кокандских придворных хроник [Бейсембиев, 2009, с. 189, 261], трудно сказать, действовал ли Ормон и в самом деле по распоряжению кокандских властей или же отражал нападение, совершенное на его собственные владения, что оказалось небезвыгодным и для кокандцев.
Таким образом, можно сделать вывод, что Ормон сам, вероятно, сознавал неполную легитимность своего избрания в ханы и, соответственно, не настаивал на титуловании себя ханом в международных отношениях, чтобы не вызывать обвинений в узурпации (ср.: [Абрамзон, 2002, с. 22–23]). Тем не менее его вступление на ханский трон послужило прецедентом и для других: вождь киргизского племени бугу Боромбай также объявил себя ханом, хотя признавался в качестве такового лишь среди своих собственных соплеменников [Джамгерчинов, 1950, с. 181; Хасанов, 1977, с. 15]. Он даже видел в Ормоне своего соперника: именно племя бугу с согласия (если не по прямому распоряжению) Боромбая в 1855 г. напало на Ормона, и 80-летний хан погиб в битве [Жамгерчинов, 2002, с. 53].[143]
Трудно сказать, какими именно причинами было обусловлено настолько нетипичное для киргизов решение провозгласить собственного хана. Анализ социально-экономических и политических условий в Киргизии к моменту вступления Ормона на трон дает основание предположить, что это был именно акт национально-освободительной борьбы. Исследователи отмечали сложность экономической ситуации в Киргизии: среднеазиатские ханства начали интенсивно «втягивать» киргизов в орбиту своего экономического влияния, причем использовали для этого как хозяйственные методы (внедрение торговых отношений среди самих киргизов), так и религиозную пропаганду. Кроме того, именно в этот период в Казахстане наиболее активно действовал Кенесары Касымов, который стремился подчинить своей власти и киргизов (помня, что некогда они подчинялись его предкам-ханам). Неудивительно, что путем избрания собственного хана и признания его власти многими разрозненными киргизскими племенами «последний раз в истории киргизского народа была сделана попытка создания политического объединения» [Абрамзон, 2002, с. 21]. Именно Ормон возглавил объединенные силы киргизов и кокандцев в сражении, в котором Кенесары был разгромлен и взят в плен, а затем казнен [Валиханов, 2004, с. 172–173; Токтоналиев, 2002, с. 10–13].
